Путь киновари - Юлиус Эвола
ОТ «РАБОЧЕГО» К «ОСЕДЛАТЬ ТИГРА»
Прежде чем говорить о только что упомянутой книге, я начну с двух моих небольших работ, опубликованных в последний период. Первая, «Золотые стихи» Пифагора, вышла в 1959-м году в издательстве Atanor. По правде говоря, я работал над ней только из-за желания издателя и по его настоянию. На самом же деле я не питаю большой симпатии к пифагорейству. Здесь я вполне разделяю точку зрения Бахофена, считавшего, что оно сущностно отмечено доиндоевропейским и пеласгическим духом «цивилизации Матери», который в доримской Италии в общем представлял этрусский элемент. При этом пифагорейство — то есть совокупность фрагментарных свидетельств, на которых основывается наше знание о нем — обладает комплексным и разнородным характером. Как известно, «Золотые стихи» — это достаточно поздняя (II или даже III или IV в. н. э.) компиляция, которая, несмотря на славу, которой она пользовалась в некоторых древних кругах, сводятся к некоторым моральным предписаниям пифагорейской жизни, причем на таком уровне, который слабо связан с трансцендентными доктринами. В этой книге я воспроизвел текст стихов, использовав один из лучших переводов (он уже был представлен во «Введении в магию»), а в комментариях и предисловии рассмотрел главные свидетельства о пифагорействе, а также комментарий Гиерокла на эти стихи, чтобы дать читателю общее представление о пифагорействе и его духе.
Разнородность, о которой я говорю, касается, помимо прочего, реального присутствия в пифагорействе и в мифе о Пифагоре мотивов, отсылающих к аполлонической и даже гиперборейской перспективе, которая сама по себе расходится с перспективой «женских мистерий», чье влияние пифагорейство испытало и в других своих аспектах. «Чисто индоевропейское и эллинское наследие в пифагорействе частично отражается в концепции вселенной как космоса, как совершенно гармоничного порядка (Пифагор был первым, кто использовал термин «космос»), в ценности всякого предела, пропорции и формы, в этике гармоничного объединения различных сил души, в принципе меры, в оценке и культуре тела (впрочем, эта характеристика контрастирует с другой пифагорейской концепцией орфического происхождения — тела как тюрьмы), в экспериментальном методе применения научных принципов, в любви к ясности и точности в противоположность псевдометафизической и мистической туманности, в ценности пластической красоты… в аристократической и дорийской концепции политического режима (кроме его основы подчеркнуто доктринального характера, а не воинского и царского), в иерархической идее, по крайней мере в отношении концепции подлинного знания». Говоря «по крайней мере», я имею в виду противоположные взгляды на «естественное право», которые в равной степени являются атрибутами пифагорейства — хотя и не в инициатической, а в социальной области. При этом они сочетаются с высокой оценкой и обожествлением женского элемента и иными подозрительными аспектами этой школы. Интересно, однако, что согласно красноречивому комментарию Гиерокла апофеоз пифагорейского адепта напоминает не мистическое и пантеистическое слияние или смешение с божеством или со вселенной, а становление бессмертным богом, причисление к сонму богов. В этом очевидно соответствие ориентации классического и эллинского духа («героическое» бессмертие) и инициатической доктрине так называемого «преображенного», «совершенного» тела или «воскрешения», классическую формулировку которого дал, например, даосизм (как я указал в новой редакции «Дао дэ цзин»). Но также и в этом отношении присутствуют свидетельства иного духа, отражающие противоположный компонент пифагорейства.
Другая моя работа, о которой я говорил, — это «Рабочий» Эрнста Юнгера. Она вышла в 1960-м году в издательстве Avio (издатель А. Армандо). В период между двумя мировыми войнами в Германии появилась книга «Рабочий, господство и гештальт», на которую кто-то обратил мое внимание. Ее автор Эрнст Юнгер уже был известен своими текстами, которые, контрастируя с пораженческой и пацифистской литературой первой мировой войны, подчеркивали положительные и духовные измерения, которые может предоставить современная война — до такой степени, что его называли «анти-Ремарком». Но речь идет не о просто писателе. Юнгер в молодости завербовался в Иностранный легион, позже добровольцем принимал участие в первой мировой войне, будучи неоднократно ранен и заслужив высшие награды за доблесть. После краха вильгельмовской Германии он пользовался особым престижем в кругах национальной и воинственной ориентации, символизируя одного из представителей «консервативной революции», о которой я уже упоминал, когда говорил о кругах Центральной Европы, которым в предыдущий период я симпатизировал и с которыми сотрудничал.
Исходная точка мысли Юнгера такова: в современной войне высвобождается нечто стихийное (этот термин употребляется в том же смысле, когда говорят о силах природы), связанное с материалом, то есть с совокупностью технических средств крайней разрушительной мощи («материальные битвы»). Это своего рода нечеловеческая сила, пробудившаяся и приведенная в движение человеком, которой индивид как солдат не может избегнуть: нужно помериться с ней, стать инструментом механизма и в то же время сохранить себя — как духовно, так и физически. Это возможно только для того, кто способен к новой форме существования, сформировавшись как новый человеческий тип, который в центре разрушительных для любого другого ситуаций умеет уловить абсолютное чувство жизни. Однако для этого необходимо полное преодоление образа жизни, идеалов, мифов, ценностей, и, в общем, всего мировоззрения, свойственных буржуазному миру.
Тематику, рассмотренную в опыте современной «тотальной войны», Юнгер стремился обрисовать в отношении всего современного существования в общем, потому что и в нем с пришествием техники и механизации и производных от них явлений проявляется «стихийность» и разворачиваются общие разрушительные и подрывные процессы. Наука и техника, созданные человеком как инструмент господства над природой, почти что обращаются против него самого. Здесь возникает та же проблема: констатируется невозможность опираться на старые порядки и ценности, и, в равной степени, невозможность избежать нынешних процессов. Нужно, чтобы обрел форму новый человеческий тип, способный встретить лицом к лицу эти разрушения активно, то есть будучи их субъектом, а не объектом, принимая их в тех аспектах, которые могут привести к преодолению всего просто индивидуального, к новой активной безличностности,
