Когда разум против тела. О самых загадочных неврологических расстройствах, когда-либо поражавших человеческое тело - Сюзанна О'Салливан
– Ты видела, как они падали в обморок? – спросила я.
Фрида описала дергающихся и дрожащих девушек, лежащих на земле с закрытыми глазами. Она вспомнила одну ученицу с перекошенным лицом и скривившимся ртом.
– Некоторые просто сидели и все время дрожали, но при этом могли говорить, – добавила Фрида.
Она показала мне видео, записанное службой новостей, которое я видела раньше. Девушек сняли на разных стадиях обморока: одни лежали неподвижно и тихо, другие – с выгнутыми спинами; одни корчились, другие дрожали, а третьих удерживали родственники-мужчины или мальчики из их класса. Это были явные диссоциативные конвульсии. Не было никаких сомнений.
– Ты не упала в обморок? – спросила я.
– Есть два типа людей, – сказала Фрида. – Те, у кого припадки, и те, у кого их нет.
В первый день у всех девушек были припадки, и Фрида назвала это «катастрофическим днем». Однако к концу недели заболело более 100 школьниц, и у них были не только припадки. Со временем у пострадавших проявился целый ряд других симптомов – от помутнения зрения и головокружения до затрудненного дыхания, головной боли и боли в груди, тогда как у отдельных девушек наблюдались более серьезные патологии, такие как проблемы с кожей и выпадение волос. По мере появления новых случаев у некоторых по-прежнему возникали судороги, но не у всех.
У Фриды не было припадков. Она подробно описала мне свои симптомы, многие из которых были преходящими и неспецифическими. У нее развились проблемы с пищеварением и с кожей, боль в коленях, нарушение зрения. Все симптомы то появлялись, то исчезали. Когда становилось хуже всего, было трудно ходить в школу, но большую часть времени Фриде удавалось держаться. Никакого определенного диагноза врачи не поставили, но назначили коктейль из лекарств.
– Я не всегда их принимала, – призналась она.
Я спросила о структуре здравоохранения в Колумбии, и мне сказали, что оно существует в рамках системы страхования. Те, у кого крайне низкий доход или вообще нет дохода, не должны платить за страховку, но большинство платит. Разные страховые компании предлагают разные уровни медицинской помощи. Страховые компании имеют собственные больницы, и многие врачи работают на конкретных страховщиков. По словам Дженни, большинство девушек, о которых она знала, обследовали достаточно тщательно. У них взяли анализы крови, провели сканирование мозга и ЭЭГ. После того как первые тесты показали, что все в порядке, пострадавших проверили на отравление тяжелыми металлами и редкие заболевания. Результаты тоже оказались нормальными.
Когда Фрида рассказывала о медицинских осмотрах девушек, она, похоже, не была разочарована тщательностью обследования, но явно считала, что с результатами возникла проблема.
– Врачи провели анализы, но не сообщили нам результаты. Они назначали разные анализы разным девушкам, как будто действовали наугад, без плана. А иногда брали анализы крови, и результаты у всех были одинаковыми. Как такое могло быть?
Этот вопрос задел за живое почтительно молчавшего Карлоса, и он вмешался:
– Правительство потратило семьсот миллионов песо на исследования, но так и не предоставило нам всех результатов.
Он имел в виду исследование Национального института здравоохранения Колумбии, намекая, что окончательный вывод учитывал не все данные. Фрида, Карлос и Дженни единогласно согласились с тем, что информацию скрывают и что их опасения не воспринимают всерьез. В них определенно чувствовалась подозрительность.
– Приехал Красный Крест, но правительство отослало его сотрудников прочь, – сказала Дженни.
Мне это казалось маловероятным, но наличие такого слуха свидетельствовало об отсутствии доверия между семьями, страховыми компаниями и представителями власти. Эта ситуация – почти полная противоположность истории в Гаване, где медицинские работники и политики имели серьезное влияние.
– В конце концов, – добавила Дженни, – мы не знали, что было правдой, а что вымыслом. Нам сказали, что некоторые дети заболели, потому что отцы работали с тяжелыми металлами. Но почему отец не заболел, если это правда?
– Совершенно верно, – согласилась я.
Многие из причин, озвученных Дженни и Фридой, не имели смысла. И каждый из возможных вариантов лишь сильнее расстраивал семьи. Но только когда президент Колумбии сделал публичное заявление о том, что все дело в массовом психогенном заболевании, сообщество по-настоящему взволновалось.
– Люди на улице кричали вслед нашим дочерям: «Вон идут сумасшедшие!»
Семьи, тяжело воспринявшие этот ярлык, были убеждены, что медицинское обслуживание их детей ухудшилось после постановки такого диагноза. Девушек, поступавших в отделение неотложной помощи с припадками, помещали в специальную комнату ожидания, вместо того чтобы немедленно оказать им помощь. Как врач, который лечит диссоциативные припадки, я пришла в замешательство, услышав об этом. Дело в том, что консервативное лечение, при котором не злоупотребляют анализами и лекарствами, – правильный подход при подобных приступах. Но об этом нужно подробно рассказать пациентам и их родным, чтобы такое лечение не было похоже на пренебрежение. Очевидно, родители не считали консервативный подход правильным, но я не могла понять, с чего началось это неприятие.
– Если бы я пошла к врачу, мне просто прописали бы ацетаминофен [парацетамол], – сказала Фрида.
– В этой стране любят ацетаминофен, – вставила Каталина. – Его назначают постоянно.
– Тебе поставили какой-нибудь разумный диагноз? – спросила я Фриду.
– Нет, – она покачала головой.
– Сейчас с тобой все в порядке?
– Я чувствую себя хорошо, но знаю, что мне нехорошо. Я знаю, что оно все еще внутри меня.
От этого комментария я похолодела. (Очень скоро я пойму, что он прекрасно подытоживал то, как именно девушки начали относиться к своему здоровью, и, на мой взгляд, объяснял, почему им не становится лучше.) Складывалось впечатление, будто Фрида привыкла к ожиданию плохого самочувствия.
– Если ты сейчас хорошо себя чувствуешь, может быть, все прошло? – с надеждой возразила я.
– Утром я еду в колледж на автобусе. Мне никогда не удается сесть. Автобус уже битком набит, когда подъезжает к моей остановке. Мне приходится стоять, а ехать туда очень долго. К концу поездки у меня всегда кружится голова и меня иногда тошнит.
Она была так напугана, что, казалось, потеряла способность доверять собственному телу. На мой взгляд, вполне нормально чувствовать слабость после долгой поездки в перегретом автобусе, но для Фриды это имело большее значение. Подозреваю, что сосредоточенность на «белом шуме» мешала ей поверить в собственное выздоровление.
У Фриды не было приступов, в отличие от ее сестры, которая упала в обморок в
