Русская культура - Дмитрий Сергеевич Лихачев
Мраморный дворец Ринальди подчинен «екатерининскому» классицизму, но как удачен в самом центре фасада «цветок» рококо. К. Брюллов в живописи и реалист и романтик. И т. д.
Красота Рима в смешении в нем различных эпох. Внезапны в нем остатки античности, отдельно стоящие колонны. Барокко – это стиль, больше всего способствовавший смешению стилей. Итальянское барокко позволяло вмонтировать в «дикий» камень изумительные статуи (на площади Навона, например). Для европейских городов характерно смешение романских и готических, а поверх них и барочных строений. Крестоносцы вывозили из Палестины, Константинополя, Египта отдельные колонны, обелиски, статуи, изваяния, различные украшения и предметы не только по соображениям их собственной ценности, но чтобы создать в своих собственных городах, замках и церквах (соборах) «музейное смешение» эпох.
Раскопки Генриха Шлимана (1822–1890) в местах прославленных поэм Гомера, казалось, обречены были на неудачу, так как издавна считалось, что «гомеровские поэмы не историческая летопись, а художественная обработка сказаний о героях»[62]. Однако оказалось, что гомеровские поэмы не менее точны, чем летопись, и противопоставление «исторической летописи» художественному произведению не имеет смысла. Шлиман открыл Трою.
Отец (инженер) мне рассказывал. Когда строили в старое время кирпичную фабричную трубу, смотрели, самое главное, за тем, чтобы она была правильно, т. е. абсолютно вертикально, поставлена. И одним из признаков был следующий: труба должна была чуть-чуть колебаться на ветру. Это означало, что труба поставлена вертикально. Если труба была наклонена хоть немножко – она не колебалась, была совершенно неподвижна, и тогда надо было разбирать ее до основания и начинать все сначала.
Любая организация, чтобы быть прочной, должна быть эластичной, «чуть-чуть колебаться на ветру».
Техника, вопреки обычным представлениям, не только развивается, но и отступает. В период Возрождения строители употребляли не только строительные материалы, добывая их в старых римских строениях, но возрождали и строительную технику; например, в купольных постройках пользовались приемами на основе купола Пантеона. В Колизее древние строители соединяли каменные блоки металлическими стержнями, заливая их свинцом. В какой-то последующий период римляне разучились добывать свинец и брали его «готовым» из блоков Колизея: Колизей потерял устойчивость и при землетрясениях разрушался (обваливался). Заливка мягким свинцом предохраняла Колизей от землетрясений.
Излишняя жесткость, неподатливость делает строение ломким. То же самое в общественных и государственных установлениях – жесткость не признак силы, могущества.
Споры о живописи Ильи Глазунова мне надоели. Интересного спора здесь не получается. Это спор самолюбий, амбиций, но не об искусстве.
Д. В. Айналов считал, что в XIV веке существовал общеевропейский стиль Возрождения в Византии и на Руси. Он называл его восточноевропейским «Преренессансом»[63]. Моя заслуга заключалась в том, что я соединил изучение великих стилей в искусстве с литературой и стал в общем плане рассматривать стиль XI–XIII веков – «исторического монументализма» – как некий широкий вариант романского стиля, включающий зодчество, живопись и литературу, и распространил понятие русского барокко XVII века на русскую литературу того же времени. Но при этом не делал из этого никаких выводов о высоте или отсталости русской культуры. Средневековье, Ренессанс и барокко имеют каждый в России свои особенности. Это определение отнюдь не оценочное. Если же все-таки подгонять эти понятия под оценки, то следует принять во внимание то обстоятельство, что я отрицаю существование на Руси Возрождения как эпохи и говорю только о «заторможенном Возрождении» как совокупности явлений, обеспечивших переход от Средневековья к Новому времени. В этом переходе свое место заняло и барокко, частично принявшее на себя функции Возрождения (в первую очередь – обмирщение культуры и придание ей светского характера). Такова вкратце моя концепция участия России в общеевропейском процессе смен великих стилей.
«Мелочи» поведения
Апостол Павел говорит: «Не сообразуйтеся веку сему, но преобразуйтеся обновлением ума вашего, во еже искушати <испытывать> вам…» Это говорит о том, что не следует подражать слепо тому, что «век сей» внушает, но иметь с «веком сим» другие гораздо более активные отношения – на основе преобразования себя «обновлением ума», т. е. на основе здравого различения, что в «веке сем» хорошо и что плохо.
Есть музыка времени и есть шум времени. Шум часто заглушает музыку. Ибо шум может быть безмерно велик, а музыка звучит в заданных ей композитором нормах. Зло знает это и поэтому всегда очень шумливо.
Зло имеет склонность к стайности. Злые собираются толпой, они единодушны в нападении, но, победив, начинают грызть друг друга. Партии – это те же стаи.
Бездельничанье вовсе не состоит в том, что человек сидит без дела, «сложа руки» в буквальном смысле. Нет, бездельник вечно занят: пустословит по телефону (иногда часами), ходит в гости, сидит у телевизора и смотрит все подряд, долго спит, придумывает себе разные дела. Вообще бездельник всегда очень занят…
У физиолога Ухтомского – «закон заслуженного собеседника», который следовало бы учитывать и в быту.
Этажи заботы. Забота скрепляет отношения между людьми. Скрепляет семью, скрепляет дружбу, скрепляет односельчан, жителей одного города, одной страны.
Проследите жизнь человека.
Человек рождается, и первая о нем забота – матери, постепенно (уже через несколько дней) вступает в непосредственную связь с ребенком забота о нем отца (до рождения ребенка забота о нем уже была, но была до известной степени «абстрактной» – к появлению ребенка родители готовились, мечтали о нем).
Чувство заботы о другом появляется очень рано, особенно у девочек. Девочка еще не говорит, но уже пытается заботиться о кукле, нянчит ее. Мальчики, совсем маленькие, любят собирать грибы, ловить рыбу. Ягоды, грибы любят собирать и девочки. И ведь собирают они не только для себя, а на всю семью. Несут домой, заготовляют на зиму.
Постепенно дети становятся объектами все более высокой заботы и сами начинают проявлять заботу настоящую и широкую – не только о семье, но и о школе, куда поместила их забота родительская, о своем селе, городе и стране…
Забота ширится и становится все более альтруистичной. За заботу о себе дети платят заботой о стариках-родителях – когда они уже ничем не могут отплатить за заботу детей. И эта забота о стариках, а потом и о памяти скончавшихся родителей как бы сливается с заботой об исторической памяти семьи и родины в целом. Если забота направлена только на себя, то это
