Дальнее чтение - Франко Моретти
130
Конечно, «драма» – не самое удачное обозначение, оно напоминает понятийную рамку, созданную, чтобы охватить все фильмы, которые не умещаются в другие категории, однако все же в нем есть смысл: драмы обладают ощутимым элементом театральности (возможно, именно поэтому они так популярны в Европе, где театр остается значимым культурным явлением). Пространство в них, как правило, ограничено и напоминает театр – возьмем для примера «Форреста Гампа»: хотя протагонист много перемещается, фильм все равно символически организован вокруг его монолога на автобусной остановке. Как и театр, «драмы» сконцентрированы на языке и его проблемах: опять же, «Форрест Гамп», «Призрак», «Человек дождя», «Танцующий с волками» (последние два названия – это переводы другого языкового мира).
131
См. главу «Гипотезы о мировой литературе» в этой книге.
132
‘Negotiating World Literature’, New Left Review II/8 (March-April 2001).
133
Доклад Давида, который все еще не опубликован, был сделан на конференции «К новой теории романа в XXI в.» в стэндфордском Центре по изучению романа. Последнее предложение этого отрывка – «она даже не была страной необработанного культурного материала» и т. д. – не совсем точно, так как культуры ядра время от времени присваивают себе вещи, созданные в других местах, чтобы потом выпускать их под собственной торговой маркой. Однако такое случается не настолько часто, чтобы опровергнуть утверждение Давида.
134
‘Conjectures on World Literature’, New Left Review II/1 (January-February 2000); Christopher Prendergast, ‘Negotiating World Literature’, New Left Review II/8 (March-April 2001); Francesca Orsini, ‘Maps of Indian Writing’, New Left Review II/13 (January-February 2002); Efrarn Kristal, ‘“Considering Coldly… ”: A Response to Franco Moretti’, New Left Review II/15 (May-June 2002); Jonathan Arac, ‘Anglo-Globa-lism?’ New Left Review II/16 (July-August 2002); Emily Apter, ‘Global Translatio: The “Invention” of Comparative Literature, Istanbul, 1933’, Critical Inquiry 29 (2003); Jale Parla, ‘The Object of Comparison’ Comparative Literature Studies 41 (2004).
135
‘Conjectures’, p. 58; ‘Negotiating World Literature’, pp. 120–121; ‘Considering Coldly…”, p. 62. Орсини делает похожее замечание касательно индийской литературы: «Тезисы Моретти, основанные на романе, вряд ли могут быть применены для Индийского субконтинента, на котором основными формами в XIX и XX вв. были поэзия, драма и рассказ, эволюция которых, возможно, проходила совершенно иным путем»: ‘Maps’, p. 79.
136
См.: Antero Meozzi, Ilpetrarchismo europeo (secolo xvi) (Pisa 1934); Leonard Forster, The Icy Fire: Five Studies in European Petrar-chism (Cambridge 1969); Joseph Fucilla, Estudios sobre el petrarquismo en Espana (Madrid 1960); Ignacio Navarrete, Orphans of Petrarch (California 1994); William Kennedy, Authorizing Petrarch (Ithaca, NY 1994); Maria Pilar Manero Sorolla, Introduction al estudio del petrarquismo en Espana (Barcelona 1987); Gerhart Hoffmeister, Petrarkistische Lyrik (Stuttgart 1973); Roland Greene, Post-Petrarchism: Origins and Innovations of the Western Lyric Sequence (Princeton 1991). Непрямое подтверждение Кристалом гегемонии петраркизма в европейской и латиноамериканской поэзии можно найти в отрывке, где он пишет, что «лирические конвенции современной испанской поэзии были созданы в XVI в. Босканом и Гарсиласо де ла Вегой. […] Первые признаки протеста против строжайших конвенций испанской просодии появились не в Испании, а в Латинской Америке в 1830-е годы»: ‘Considering Coldly…’, p. 64.
137
См. предварительные тезисы в статье: ‘On Cultural Markets’, New Left Review II/17 (September-October 2002).
138
‘Considering Coldly…’, pp. 73–74.
139
Я имею в виду движение между периферийными культурами, не принадлежащими к одному «региону»: например, из Норвегии в Португалию (или наоборот), но не из Норвегии в Исландию или Швецию, или же из Колумбии в Гватемалу или Перу. Подсистемы, обладающие гомогенностью благодаря языку, религии или политике (из которых Латинская Америка будет наиболее интересным и мощным примером), являются широким полем для компаративных исследований и могут сделать общую картину более сложной (как в случае с модернизмом Рубена Дарио, которого упоминает Кристал).
140
Причина, по которой литературные товары перемещаются из центра на периферию, объяснена Эвен-Зохаром в работе о полисистемах, которую я неоднократно цитировал в начале «Гипотез»: периферийные (или, как он их называет, «слабые») литературы «обычно не развивают такого же разнообразия […] которое можно наблюдать в соседних больших литературах (что в конечном счете может привести к чувству их незаменимости)»; «слабая […] система не может функционировать только за счет внутреннего репертуара», и возникающая нехватка «может быть полностью или частично заполнена переводной литературой». Слабость литературы, – продолжает Эвен-Зохар – «не обязательно является результатом слабости политической или экономической, хотя, по-видимому, она обычно связана с материальными условиями»; как следствие, «поскольку периферийные литературы в Западном полушарии очень часто являются литературами небольших наций, то (хотя эта мысль и может показаться очень неприятной) нам не остается ничего другого, кроме как допустить, что внутри группы связанных национальных литератур, таких как литературы Европы, иерархические отношения установились уже с самого начала их существования. В этой (макро-) полисистеме некоторые литературы заняли периферийные позиции, то есть они часто строились по модели внешней литературы». Itamar Even-Zohar, ‘Polysystem Studies’, Poetics Today, Spring 1990, pp. 47, 81, 80, 48.
141
Как не обладает и монополией на значимое литературоведение. Из 20 литературоведов, на которых опираются утверждения «Гипотез», пишет Арак, «1 процитирован по-испански, 1 – по-итальянски и 18 – по-английски»; поэтому «впечатляющее разнообразие обзора 20 национальных литератур уменьшается до практически одного средства, с помощью которого они могут стать известными. Английский язык в культуре, как доллар в экономике, выполняет роль посредника, с помощью которого знание может быть переведено из локального масштаба в глобальный»: «англо-глобализм?» (p. 40). Действительно, 18 литературоведов процитированы по-английски. Но, насколько мне известно, лишь четыре или пять из них находятся в стране доллара, в то время как остальные принадлежат к десятку разных стран. Разве это имеет меньшее значение, чем язык, на котором они разговаривают? Сомневаюсь. Конечно, мировой английский язык может привести к обеднению нашей мысли, как в случае с американскими фильмами. Но на данный момент он делает возможным стремительный социальный обмен, который намного превышает возможные опасности. Парла удачно выражает эту мысль: «Разоблачение гегемонии [империализма] является интеллектуальным заданием. Когда принимаешься за него, не помешает знание английского».
142
В конце концов, две мои последние книги заканчиваются
