Делакруа - Филипп Жюллиан
Подобно Луи Ламберу, Делакруа с малых лет не мог не сознавать своего великого дара; это ощущение сообщалось сверстникам — и некоторая отчужденность и все его поведение внушали невольное уважение. Эжен часто ходил в Лувр с Гиймарде и Пьерре, любовался вывезенными из Италии и Нидерландов шедеврами[59]; Тициан[60] и Рубенс[61] приворожили его уже тогда; но только открывался очередной Салон, он забывал про все музеи на свете: современная живопись сильнее распаляла воображение. Захватывало дух от исполненных еще в классической, давидианской манере батальных полотен и сцен из «черного романа». «Чудовищной бойней», где глазам «представляются зверства, уместные, скорее, в галерее людоеда», назвал один из критиков Салон 1810 года. Отметив удачу Жерара — «Аустерлиц», Стендаль писал по поводу того же Салона: «Живопись постигла та же участь, что и кофе Людовика XV: ее прогнали со двора». Из Салона 1812 года, от одной из худших картин Гро, «Франциск I и Карл V у гробниц в Сен-Дени»[62], повела начало историческая живопись и просуществовала неизменной еще целое столетие. Фигуры, сложенные, что Аполлон Бельведерский[63], и застывшие в театральных позах, закованы в камзолы с новым для тогдашней публики усердным стремлением к достоверности. У колонны Джоконда[64] улыбается Прекрасной садовнице[65] — их призрак еще не раз потревожат Девериа[66] и Деларош[67] в Салонах времен Луи Филиппа, да и сам Делакруа, не без содействия Бонингтона[68], в наименее удачных из своих работ. Монархов Гро поместил на переднем плане, они стоят подбоченясь, точно оперные тенора, набирающие воздух, перед тем как затянуть арию. Словом, получилось нечто вроде «Ричарда Львиное Сердце»[69] или «Белой дамы»[70] в живописи. В сравнении с этой картиной другое произведение Гро, «Поле битвы в Эйлау»[71], тоже глубоко взволновавшее Эжена, — несомненный шедевр. Портит его только излишний, до смешного аффектированный драматизм: взгляд русского солдата, который пытается ускользнуть от доброго доктора-француза, отеческое благословение в глазах Наполеона. Своего Наполеона, с пухлым, умиротворенным личиком богомолки, Гро навязал видению целого поколения. В патриотическом угаре Делакруа провозглашал: «Только Гро удалось вознести Наполеона на вершины поэтического величия Ахилла, недоступные ни одному из героев, рожденных воображением поэтов». Однако сам Делакруа спасовал перед изображением легендарного императора и не закончил ни одну из трех посвященных ему картин[72], как, впрочем, и Бальзак: Наполеона мы не встретим на страницах «Человеческой комедии».
Летние каникулы разлучали Эжена с наперсниками, и тогда он писал им длинные задушевные послания, в которых поведывал обо всех своих занятиях, мыслях, переживаниях. Каждое лето он отправлялся в Нормандию, в аббатство Вальмон, близ Фекана, к кузенам Батай. Там рядом с домом постройки XVIII века стояла полуразрушенная готическая часовня — остатки стрельчатого декора увивал плющ, а внутри сохранились гробницы. С книгой в руке юноша подолгу просиживал один в прохладной тени колонн, не раз он пробирался сюда ночью и сквозь диковинный узор разбитых окон наблюдал восход луны. Здесь он находил атмосферу романов Анны Радклиф[73], которыми тогда зачитывался, и мелодрам Пиксерекура[74]. Конечно же, фантазии юноши отливались в банальнейшие формы раннего романтизма, но чувство приобщения к иным мирам, навеваемое таинственными останками былой архитектуры, воскресало в зрелом художнике, когда он с небывалой драматической остротой и достоверностью воссоздавал обстановку далекого прошлого Франции «Фауста», «Гамлета». То поколение росло среди развалин средневековья: Делакруа — в Вальмоне, Нерваль[75] — в Шаали, Гюго — в Фейантинах[76], — разрушая храмы, Революция возрождала их для поэзии. В Париже Делакруа с карандашом в руке бродил по Музею национальных памятников, где Ленуар[77] самым причудливым образом, а причудливость — мать экзотики, разместил в бывшем монастырском саду все, что удалось спасти из разоренных революцией монастырей.
На красотах старинных развалин пустил корни крепнущий патриотический дух, и памятники, еще недавно символизировавшие ненавистные народу институты, предстали теперь немыми свидетелями славной истории нации. Веяние времени воплотил барон Тейлор[78], издав в годы Реставрации великолепный альбом «Живописных путешествий по старой Франции», в иллюстрировании которого приняли участие многие друзья Делакруа.
В Вальмонском аббатстве, среди руин, подобных театральным декорациям, юноша, худой и угрюмый, воображал себя героем прочитанных книг и им самим придуманных историй, точно так же как позже, среди декораций, которые создавала его фантазия, он будет воображать себя то Сарданапалом, то Гамлетом. Эжен одинок, страстно тоскует по товарищам: они, каждый из них, сейчас — в своей семье и бесконечно далеки от него. У него нет здесь ни брата, ни сестры, его не развлекают ни игры, ни задушевные беседы, он может лишь предаваться грезам, и скука снедает его, если вдруг он не находит пищи для новых и новых фантазий. Когда ребенок растет один, он с малых лет привыкает развлекать и занимать себя сам; задумчивость и мечтательность и позже отличают его от общительных юношей из многодетных семей или воспитанных в коллежах. Эжен, отрок гордый и сформировавшийся чрезвычайно рано, с юности и до конца дней будет питать свою внутреннюю жизнь (как сказал бы он сам, — свою душу) из трех источников: преклонение перед гением в живописи, музыке и литературе; воображение и, наконец, дружба, которую к тридцати годам на время оттеснит любовь, но которая возьмет свое с появлением Шопена[79].
Трагедия в один миг поглотила все, что еще оставалось детского в пятнадцатилетнем подростке. 3 сентября 1814 года в возрасте пятидесяти шести лет скончалась от болезни госпожа Делакруа. Эжен очень тяжело переживал смерть матери, кроме того, ее жалкое наследство оказалось в безнадежно запутанном состоянии; все это в сочетании с природной замкнутостью только обострило чувства, накопившиеся в восприимчивой душе. Чувствам этим суждено было через некоторое время прорваться наружу с необычайной силой, подобно пару, разрывающему стенки котла. Мрачный и прямолинейный, сдержанный и горячий характер Делакруа завораживал современников, как некая загадочная машинка с блестящими ручками, которую в любую минуту могут взорвать запрятанные в ней таинственные силы. Выросший среди взрослых, окруженный материнской лаской, Эжен и в детстве не растрачивал энергию в играх. Долгое время он страдал от ощущения
