Королева моды: Нерассказанная история Марии-Антуанетты - Сильви Ле Бра-Шово
После изнурительного дня ожесточенных споров между депутатами и членами Парижской коммуны, стоявшими за восстанием, королевскую семью пешком сопроводили в монастырь Фейян на улице Сент-Оноре вместе с несколькими приближенными. Их разместили в небольших кельях, поспешно обставленных мебелью, где они провели две ночи. Поскольку они имели при себе лишь ту одежду, что была на них надета, для них наскоро раздобыли чистое белье и кое-какие предметы первой необходимости; жена английского посла взяла на себя заботу о сорочках для маленького дофина. Хотя Мария-Антуанетта больше не задавала тон в моде, интерес к одежде в столице нисколько не угас, скорее наоборот. Никогда ранее внешнему виду не придавалось столь важное значение на всех ступенях социальной лестницы.
Свобода, равенство… мода!
Революционный период не принес значительных новшеств в женской одежде, за исключением моды на шляпы, некоторые из которых были вдохновлены фригийским колпаком. Мода на аналогичные модели появилась за десятилетия до Революции и оставалась актуальной с некоторыми изменениями и добавлением деталей и более выразительных линий. Основные изменения отражались в сочетании патриотических цветов. В 1790 году Journal de la mode et du goût[44] перечислил следующие основные цвета: карминовый, алый, пурпурный, маковый, красноватый, пунцовый, розовый и фиолетовый. Все оттенки синего, включая «королевский», дополняли палитру. В сочетании с белыми тканями – батистом, муслином, льном – эти цвета образовали демократичную и модную гамму. На короткое время к ней добавился зеленый, символ надежды, вдохновленный пламенной речью Камиля Демулена, украсившего себя вместо кокарды листом с дерева из сада Пале-Рояль. Эти цвета находили отражение и в гардеробе Марии-Антуанетты, как показывают счета мадемуазель Бертен за 1791 и 1792 годы. Модницы того времени украшали себя пышными перьями, лентами и цветочными триколорами, которые запускал в производство бывший флорист королевы. Подготовка к первому празднику Федерации 14 июля 1790 года, ныне ставшему национальным, дала повод для патриотичных демонстраций, где мода играла свою роль. Париж навсегда останется Парижем… Женщины всех сословий – торговки, буржуа, артистки – отправлялись на строительные работы на Марсово поле, облачившись в белые платья, подпоясавшись трехцветными лентами, с остриженными волосами под шляпками с кокардами. Они толкали тачки и брали в руки лопаты, одновременно демонстрируя как свою кокетливость, так и готовность к труду. В честь этого события мануфактура Оберкампфа в Жуи-ан-Жоза создала узор красно-белого цвета с изображением короля, дающего патриотическую клятву в окружении семьи. Кокарды предлагались на любой вкус и кошелек: от роскошных, изобилующих лентами, до простых и доступных.
Об англомании забыли: что угодно называли «в честь Нации», «в честь третьего сословия» или «в честь Бастилии» – от пьес, песен и напитков до обувных пряжек и пудры для волос. На веерах отображались актуальные события и предпочтения, изображения героев-патриотов вытесняли с медальонов портреты членов королевской семьи, а в ушах сверкали «республиканские» серьги. Из остатков Бастилии делали украшения, которые могли быть изысканными и роскошными, как, например, у бывшей графини де Жанлис: небольшой обломок крепостной стены был отполирован и вставлен в золотую оправу, инкрустированную бриллиантами, с надписью Libérté (Свобода). Вскоре на прилавках появились безделушки в виде… гильотины. Парижская страсть к внешнему оставалась живой, просто сменила направление, отражая теперь патриотизм, где одежда должна была воплощать образ гражданина. Сословные наряды и символичные красные каблуки старой знати демонстративно отвергались: по грязным парижским мостовым победоносно вышагивали в платьях à l’Égalité (За равенство). Обновленный гражданскими цветами, освободительный стиль, ранее инициированный королевой, теперь стал демократическим. Полоски, столь любимые Марией-Антуанеттой, приобрели республиканские цвета, вплоть до казакинов и юбок самых фанатичных сторонниц, тогда как менее активные и более бедные довольствовались недорогими трехцветными лентами. Главным хитом революционных лет стал редингот, теперь национальный, который носили «амазонки» прав, такие как Теруань де Мерикур, и буржуазные дамы, сочувствовавшие различным политическим лагерям. Тем временем повседневный облик Марии-Антуанетты мало чем отличался от облика парижанок среднего класса. Если ее одежда была более качественно скроена из изысканных тканей, то общий вид был абсолютно идентичен. Разница заключалась примерно в том же, что и сегодня между джинсами массового производства и люксовыми от известного бренда. Так описал королеву один удивленный очевидец: «Я видел королеву в повседневном наряде […] в простом белом платье и с чепцом из газа с розовыми лентами, она выглядела точно как простая буржуа» [11]. В июне 1790 года Le journal de la mode et goût кратко упомянул ее: «С восшествием на трон Людовика XVI молодая королева сбросила все предрассудки и старинные ограничения; даже в дни официальных выходов все поспешили следовать новой моде, которая до сих пор допускалась только для небрежных повседневных домашних нарядов».
За годы, проведенные в Тюильри, гардероб Марии-Антуанетты перестал настраивать против нее: теперь, когда ее можно было видеть собственной персоной, одежда не вызывала критики, и это неслучайно – многие из ее прежних модных новшеств уже вошли в обиход. Показываясь народу в первое время после прибытия в Париж из своих покоев, она раздавала женщинам, требовавшим этого, ленты и цветы, снятые со своей шляпы, – символический жест, эффект от которого, однако, оказался недолговечным. Роскошные украшения, которые она надевала во время редких официальных появлений, больше никого не смущали: как отметил один из очевидцев, они были «безупречны» [12]. Но несмотря на то, что теперь она была как на ладони, распространявшиеся о ней клеветнические фантазии сеяли смуту. Колеблясь между восхищением ее достоинством и недоверием к столь величественным манерам, многие считали ее гордой и надменной, поддаваясь влиянию грязной литературы ультрарадикальных изданий.
Это ощущение усиливалось в сравнении с королем, который, всегда лишенный блеска, теперь выглядел преждевременно постаревшим, уставшим, даже изнуренным. Даже в 1790 году, несмотря на траурное черное платье и очень скромный головной убор, королева оставалась «несмотря на удары судьбы, красивой, величественной, как роза, по которой пронесся холодный ветер, но которая все еще сохраняет свой цвет и красоту» [13], как писал один русский путешественник. Контраст их внешнего облика был не в ее пользу: чем более слабым выглядел король, тем сильнее казалась она. После возвращения из Варенна Мария-Антуанетта начала переписку с депутатом Антуаном Барнавом. Будучи спутником королевской семьи на обратном пути, Барнав стал посредником триумвирата, поддерживавшего идею конституционной монархии. Он пытался склонить к ней королеву, а та стремилась сохранить если не власть, то хотя бы достоинство монархии. Тем временем Аксель де Ферзен прилагал усилия за пределами Франции, чтобы объединить иностранные державы на конгрессе для переговоров с французскими властями. Целью было удержать армию эмигрировавших принцев и избежать войны, которая непременно обернулась бы гражданским конфликтом. Король и королева не желали ее, надеясь, что в условиях мира французская монархия сможет сохраниться. Находясь под строгим надзором в Тюильри, охваченная страхом за свою семью и зная, что ее саму хотят убить, Мария-Антуанетта проявила качества, достойные ее матери. Она тайно получала от Ферзена информацию об обстановке в Европе, а от Барнава – новости из Парижа [14].
Новая конституция, провозглашенная в сентябре 1791 года и принятая Людовиком XVI, требовала создания конституционной гвардии для монарха, которого теперь называли «королем французов». Выбор обмундирования для этой гвардии
