Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933 - Ричард Джон Эванс

смог получить победное число голосов, правые привлекли на свою сторону не сильно хотевшего этого фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга, который стал объединяющей фигурой для их разобщённых сторонников. В последующем туре выборов, если бы коммунисты или автономное баварское крыло центристской партии проголосовали за самого популярного оппонента Гинденбурга, католического политика Вильгельма Маркса, то фельдмаршал бы проиграл. Но благодаря самомнению баварцев тот победил чистым большинством. Типичный представитель старого военного и имперского порядка, Гинденбург был дородным, импозантным мужчиной, чей величавый внешний вид, военная форма, медали и легендарная (и в значительной степени незаслуженная) репутация победителя в великом сражении при Танненберге сделали его очень почитаемым номинальным главой государства, особенно для правых. Избрание Гинденбурга приветствовалось правыми силами как символ возрождения. «12 мая, — писал в своём дневнике консервативный профессор Виктор Клемперер (встревоженный и несочувствующий наблюдатель), — когда Гинденбург приносил присягу, везде были чёрно-бело-красные флаги. Флаг рейха висел только на государственных зданиях». Восемь из десяти имперских флагов, которые заметил тогда Клемперер, были, по его словам, маленькими флажками, которые обычно дают детям[207]. Для многих избрание Гинденбурга стало большим шагом прочь от веймарской демократии в направлении возрождения старого монархического порядка. Вскоре повсеместно распространился слух, что Гинденбург посчитал необходимым перед вступлением в должность президента заручиться разрешением бывшего кайзера Вильгельма, находящегося в изгнании в Голландии. Это была ложь, однако распространение этого мифа очень многое говорило о репутации Гинденбурга[208].

Заняв пост, Гинденбург, под влиянием глубокого чувства долга и к большому удивлению многих, придерживался буквы закона. Но когда его семилетний срок президентства подошёл к концу и он разменял свой девятый десяток, его стала ещё больше раздражать сложность политических событий и он стал ещё более подвержен влиянию своих советников, которые разделяли его инстинктивное убеждение в том, что единственной легитимной высшей властью в Германской рейхе является монархия. Убеждённый примером своего предшественника в правильности использования чрезвычайных президентских полномочий, Гинденбург начал чувствовать, что консервативная диктатура от его имени была единственным способом выбраться из кризиса, в который погрузилась республика в начале 1930-х. Поэтому, как бы ни способствовало избрание Гинденбурга примирению противников республики с её существованием в краткосрочной перспективе, в более широком контексте оно стало очевидной катастрофой для веймарской демократии. Не позже чем в 1930 г. стало ясно, что президентская власть оказалась в руках человека, не верившего в демократические институты и не имевшего намерения защищать их от врагов[209].

II

Помимо института рейхспрезидентства Веймарская конституция учреждала национальный законодательный орган, который, как и раньше, назывался рейхстагом, но теперь в парламентских выборах наряду со всеми взрослыми мужчинами принимали участие и все взрослые женщины, при этом действовала система более непосредственного пропорционального представительства, чем до 1918 г. Избиратели голосовали за свою партию, и каждая партия получала число мест в рейхстаге в точном пропорциональном соответствии с количеством голосов, полученных на выборах. Таким образом, партия, получившая 30% голосов, получала 30% мест, и, что вызывало большую обеспокоенность, партия, получавшая 1% голосов, имела 1% мест. Часто говорилось, что такая система способствовала возникновению мелких партий и маргинальных групп, и это было абсолютной правдой. Вместе с тем маргинальные партии никогда вместе не получали больше 15% голосов, поэтому на практике крупным партиям редко приходилось обращать на них внимание при формировании правительства. Пропорциональное представительство играло свою роль в уравнивании шансов крупных партий в борьбе за голоса, поэтому если бы действовала избирательная система, основанная на простом большинстве, то более крупные партии имели бы преимущество и было бы возможно создание более стабильных коалиционных правительств с меньшим числом участников, что, по всей видимости, убеждало большее число людей в преимуществах парламентаризма[210].

Изменения в правительстве Веймарской республики были очень частыми. Между 13 февраля 1919 г. и 30 января 1933 г. работало не меньше двадцати разных кабинетов, каждый из которых в среднем существовал 239 дней, или немногим меньше восьми месяцев. Как иногда говорили, коалиционность приводила к неустойчивости правительства, поскольку разные партии постоянно грызлись друг с другом — по причинам как личного, так и политического характера. Кроме того, коалиционность делала правительство слабым, так как удавалось договориться лишь о принятии самых невнятных и половинчатых решений, которые могли устроить всех участников. Тем не менее коалиционное правительство в Веймарской республике не было просто продуктом пропорционального представительства. Оно возникло в результате длительного и глубокого раскола немецкой политической системы. Все партии, доминировавшие во время империи, выжили и в Веймарской республике. Националистическая партия сформировалась в результате слияния старой консервативной партии с другими, более мелкими группами. Либералам не удалось преодолеть свои различия, они остались разделёнными на левых (демократов) и правых (Народная партия). Центристская партия осталась более или менее без изменений, хотя её баварское крыло отделилось и образовало Баварскую народную партию. Слева социал-демократы столкнулись с новым соперником в лице коммунистической партии. Но ни одна из этих групп не появилась исключительно или главным образом благодаря пропорциональному представительству. Политическая среда, из которой возникли эти партии, существовала начиная с первых дней империи Бисмарка[211].

Эта среда, со всеми партийными газетами, клубами и обществами, была необычайно жёсткой и однородной. Ещё до 1914 г. это привело к политизации целых областей жизни, которые в других обществах были гораздо свободнее от идеологических привязок. Таким образом, если обычный немец хотел вступить, например, в хор, он должен был в одних регионах выбирать между католическим и протестантским хором, в других — между социалистическим и националистическим хором, то же касалось гимнастических, велосипедных, футбольных клубов и остального. Член социал-демократической партии до войны мог практически всю свою жизнь провести в окружении своей партии и её организаций: он мог читать социал-демократическую газету, ходить в социал-демократическую пивную или бар, быть членом социал-демократического профсоюза, брать книги в социал-демократической библиотеке, ходить на социал-демократические праздники и спектакли, жениться на женщине, состоящей в женской социал-демократической организации, отдать своих детей в социал-демократическое молодёжное движение и быть похороненным на средства социал-демократического похоронного фонда[212]. То же можно было сказать и о центристской партии (которая могла полагаться на массовую организацию сторонников в Народной ассоциации, за католическую Германию, Движении католических профсоюзов и католических клубов и обществ досуга всех видов), и в определённой степени о других партиях[213]. Эта строго определённая культурно-политическая среда не исчезла с рождением Веймарской республики[214]. Однако появление платных способов проведения досуга, бульварной прессы, охочей до скандалов и сенсаций, кино, дешёвых романов, танцевальных площадок и самых разных развлекательных мероприятий в 1920-х