Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей
Стэнхоуп пришел к выводу: «Мне кажется, мы должны в первую очередь решить, какая у нас будет политика: антигерманская и пророссийская или наоборот? Или же мы можем оседлать двух лошадей одновременно?» Примерно такой же вывод сделал Крэнборн: советское правительство «останется неизменно враждебно настроенным по отношению к Британской империи и будет плести против нас интриги, когда и где сможет»[1186].
Ванситтарт ответил, что британское правительство должно блюсти свои интересы в торговых вопросах и «не позволять, чтобы нас запугивали соперники». Что касается европейской безопасности, Ванситтарт сомневался, что Германию можно «вернуть обратно в сообщество стран», заплатив за это цену, доступную для Великобритании. Если британское правительство окажется не готовым, то стоит начать торговаться. «Пока мы не узнали ответ на тему того, какие есть возможности по возврату Германии, нам следует быть осторожными и не разочаровывать тех, кто с нами в одной лодке. Таких много, и одна из таких стран на настоящий момент [выделено в оригинале. — М. К.] — это Россия»[1187].
Кольер также выпустил в ответ длинный меморандум, в котором суммировал аргументы в поддержку более близких англо-советских отношений. Если советское правительство хотело, чтобы Великобритания сделала «политический жест» в виде займа, то «им руководило не желание напасть на Германию, а страх перед агрессией с ее стороны». Если британское правительство уступит давлению Германии, выступающей против займа, нацисты «решат, что мы их слишком сильно боимся, чтобы помешать их амбициям в Восточной Европе». Кольер также сделал сильный акцент на коммерческой выгоде займа.
Что касается активности Коминтерна, «на него это в любом случае не сильно повлияет, но даже если и повлияет, то, скорее всего, он направит свою активность против других правительств, если СССР договорится с нами и будет также заинтересован в нашей стабильности, как мы — в его»[1188].
«Прекрасный пример одностороннего освещения вопроса», — ответил Стэнхоуп, который жаловался, что предложение о займе попало «сразу постоянному заместителю министра и к министру обороны» без тщательного предварительного анализа, в ходе которого он и другие могли бы его заблокировать[1189]. Конечно, Стэнхоуп это так не формулировал, но все поняли, что он имеет в виду. Вопрос временно отложили до возвращения в Лондон посла Фиппса из Берлина.
Майский и Ванситтарт
В это время Майский и его первый секретарь Самуил Бенцианович Каган пытались всячески понять, какова же сейчас температура англо-советских отношений. Они получали хорошую обратную связь, однако она была ограничена словами, что сближение продолжается, как и раньше. 9 января 1936 года Майский впервые с начала декабря встретился с Ванситтартом. Агния Александровна пригласила Сариту Ванситтарт и ее сына в посольство с неофициальным визитом. Майский зашел к ним, чтобы поздороваться. «Мой муж удивляется, — выговорила ему Сарита, — что Вы к нему так долго не заходите. Он всегда с Вами охотно беседует». Майский написал в своем отчете, что у него не было дел, которые нужно было обсудить с Ванситтартом, но часть этого периода Ванситтарт был в Париже, а когда вернулся в Лондон, было не самое лучшее время для того, чтобы наведаться в МИД. Тем не менее из-за упрека Сариты Майский решил встретиться с Ванситтартом. Они обсудили план Хора — Лаваля. «Я его одобрил», — сказал Ванситтарт. Конечно, причина заключалась в том, что он все больше боялся немецкой агрессии и хотел удержать и укрепить «фронт Стрезы». По словам Майского, Ванситтарт пытался извлечь хоть какую-то пользу из сложившегося плохого положения: «В процессе кризиса и в результате кризиса члены правительства и британское общественное мнение яснее увидели “реальности” международной ситуации, как они есть. Урок тяжел, но полезен. Ибо самое важное сейчас — это политический реализм. И все, что служит делу укрепления реализма, делу прояснения сознания широких масс Великобритании, — все это хорошо. Ему, В[анситтарту], пришлось пережить несколько тяжелых моментов. Кое-какие элементы, знающие о его отношении к Германии, пытались использовать ситуацию для того, чтобы убрать его с этого места. (В[анситтарт] указал при этом на свое кресло), но попытка сорвалась».
Ванситтарт сказал, что он останется при своей должности и будет дальше продолжать битву. Майский отметил, что, по словам Сариты, во время кризиса Ванситтарту уже не в первый раз предлагали возглавить парижское посольство.
Майский ответил, что он очень рад, что Ванситтарт сохранит свою должность, и спросил, можно ли задать пару вопросов. Какие перспективы у войны между Италией и Абиссинией? Ванситтарт не мог ответить и сказал только, что британскому правительству надо внимательно относиться к любым попыткам ликвидировать кризис. Затем Майский спросил про отношения с нацистской Германией. Британский посол Фиппс встречался с Гитлером в середине декабря. Гитлер просил британцев вмешаться и заблокировать ратификацию франко-советского пакта? Ванситтарт ответил отрицательно. Англо-германские отношения были не настолько хороши, чтобы Гитлер стал так рисковать. Ванситтарт добавил, что кабинету необходимо определить намерения Германии и затем уже принимать решения относительно национальной обороны[1190]. Майский испытал облегчение, когда услышал, что Ванситтарт сохранит свою работу, однако его слова про внешнюю политику Великобритании не слишком обнадеживали. Ванситтарт едва избежал последствий утечки плана Хора — Лаваля, и теперь его позиция ослабла. Это становилось понятно, судя по тому, как смело Сарджент и парламентские заместители министров выступали против предложения предоставить заем СССР. Нападая на него, они нападали на Ванситтарта. Разговаривая с Майским, тот старался не выдать ему эту информацию, также она не утекла по другим каналам в советское посольство.
Майский и Остин Чемберлен
В это время у Майского состоялся интересный разговор с Остином Чемберленом, сводным братом Невилла и бывшим министром иностранных дел, занявшим эту должность после победы тори на выборах в 1924 году. Они обсудили стандартные вопросы. Чемберлен полагал, что Европа может рассчитывать еще на пять мирных лет. Майский давал полтора-два года. Помните, шел январь 1936 года. «Здесь, на Дальнем Востоке, по мнению Ч[емберлена], война, собственно говоря, уже идет,
