Либеральные идеи в царской России. От Екатерины Великой и до революции - Ванесса Рэмптон
Хотя отрицание верховенства закона как инструмента, гарантирующего негативную свободу, само по себе противоречит ценностям либерализма, славянофильство как продолжение идей романтизма о том, что человек является частью окружающего его мира, а социально-культурные особенности – неотъемлемыми составляющими личности, оказало влияние на мыслителей, которых интересовали аспекты свободы и разума, обусловленные культурной спецификой. Идеалы славянофилов и их протест против рационализации общественной жизни оказали непосредственное влияние, в частности, на А. И. Герцена, Ф. М. Достоевского и В. С. Соловьева.
1.1.3. Государственный либерализм и позитивная свобода
В середине 1840-х годов западничество разделилось на два течения: более умеренное, лидерами которого были профессор истории Т. Н. Грановский (1813–1855) и историк и правовед К. Д. Кавелин (1818–1885), и радикальное, объединившее Белинского, Герцена и Бакунина. В отличие от радикалов, умеренные западники были против революции и утверждали, что будущее России – в демократическом и конституционном развитии по западноевропейскому образцу; Кавелин и Грановский входили в группу интеллектуалов, которых Д. Оффорд называет «ранними российскими либералами» [Offord 1985][107]. Однако их попытки перенести западные либеральные идеи и практики на российскую почву приносили неожиданные результаты. Грановский был сторонником центристского толкования Гегеля, считавшим, что недавняя история Европы является примером того, как происходит освобождение людей от внешнего принуждения и косных традиций, и верившим, что Россия должна развиваться по универсальным историческим законам, продиктованным мировым разумом[108]. Такое прославление государства как источника прогресса и свободы в значительной степени восходило к гегелевской философии истории и концепции разумного государства; предполагалось, что и в российской истории государство должно сыграть ключевую роль в улучшении общественного устройства. В какой-то степени на философские взгляды Грановского повлияли и некоторые субъективные причины: по воспоминаниям современников, это был человек с мягким характером, который пытался преодолеть раскол между российскими интеллектуалами того времени и объединить их общей идеей. Ключевое место в этом варианте западничества принадлежало «великим людям», якобы ниспосланным провидением: Александру Македонскому (356 до н. э. – 323 до н. э.), Карлу Великому (742–814) и Петру I – и их роли в истории [Грановский 2013]. Грановского не смущала безжалостность, с которой эти правители претворяли свои планы в жизнь, не считаясь с теми самыми людьми, чьи интересы они вроде бы защищали.
Кавелин, друг и последователь Грановского, развил эту философию истории на примере России [Field 1973]. В своем главном труде «Взгляд на юридический быт древней России» (1847) он представил происходившие в российском государстве исторические процессы как постепенное разрушение традиционных патриархальных связей с их последующим воссозданием на рациональных принципах (как, например, во время Петровских реформ), благоприятствующих освобождению личности[109]. Однако Кавелин не только восхищался прогрессом в области законодательства и просвещенными монархами, но и оправдывал таких жестоких правителей, как Иван Грозный (годы правления: 1547–1584) и Александр Македонский, считая, что их империи являются образцами сильного централизованного государства, о котором писал Гегель. Как и в случае с Грановским, преклонение Кавелина перед такими историческими фигурами явно противоречит его идее постепенного освобождения личности от внешнего принуждения и, скорее всего, лучше всего может быть объяснено тем, что ему приходилось принимать в расчет реалии царствования Николая I. Философия истории Грановского и труды Кавелина по обществоведению оказали большое влияние на многих российских мыслителей, в том числе Б. Н. Чичерина и историка В. С. Соловьева.
Эти споры об истории и о русском народе происходили на фоне важных изменений в политической жизни России. Поражение в Крымской войне (1853–1856) и смерть Николая I (1855) всколыхнули Российскую империю и открыли новые возможности. Хотя следующий император Александр II (годы правления: 1855–1881) в целом был человеком консервативных убеждений, он провел ряд важных реформ, направленных на решение самых серьезных проблем российского общества. В 1861 году был подписан манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей», отменивший крепостное право, а в 1864 году была проведена земская реформа, целью которой было создание органов местного самоуправления (земств) в уездах и губерниях. У российских граждан появилась возможность участвовать в выборной деятельности и на местном уровне решать различные вопросы, связанные с образованием, со здравоохранением, с содержанием дорог и организацией сельского хозяйства [Field 1976; Eklof, Frank 1990; Дживилегов 1911]. Однако в российском обществе эти реформы были восприняты противоречиво, и идеологическая пропасть между теми, кто поддерживал правительство, и его радикальными противниками стала непреодолимой. Крестьянские волнения (1861), петербургские пожары (1862), польское восстание (1863–1864) и неудачное покушение на жизнь Александра II (1866) – все это были проявления протеста: пока в России царит абсолютизм, личная свобода по-прежнему остается эфемерным понятием.
Только во второй половине XIX века слова «либерал» и «либерализм» полноценно вошли в российский политический дискурс, а Чичерин, одна из ключевых фигур российской либеральной мысли, дал наиболее полное определение консервативного («охранительного») либерализма[110]. В интеллектуальной атмосфере той эпохи, где все большее влияние захватывал позитивизм (о котором будет более подробно сказано во второй главе), Чичерин одним из первых возродил интерес к идеализму и стал своего рода «мостом» между гегельянцами 1840-х годов и неоидеалистами 1880-1890-х годов. Как и ранние западники, вдохновленные идеями Гегеля, он воспринимал историю как медленный поступательный процесс развертывания метафизической идеи в конкретный период. Чичерин анализировал исторический опыт России с ее опорой на сильную власть в духе гегелевской философии истории, однако в своей оценке этих процессов заходил дальше других консервативных либералов, видя в современном ему царском режиме воплощение «разумного государства» Гегеля и синтез единой и общей воли.
Чичеринская теория свободы уходит корнями в философию истории и апологию закона, изложенные Гегелем в «Философии права» («Grundlinien der Philosophic des Rechts», 1820) [Гегель 1990], и кантовское учение о личности. Чичерин настаивал на априорной сущности индивидуальной свободы и вслед за Кантом утверждал, что человека надо воспринимать не как средство, а как цель саму по себе[111]. Он также был приверженцем учения Канта о нравственной автономии, называя совесть «выражением внутренней свободы человека» и тем местом, где «человек является самоопределяющимся, а потому нравственным существом» [Чичерин 1897:608]. Для него предназначение закона заключалось в обеспечении сферы невмешательства, где люди могли бы свободно делать свой нравственный выбор и тем самым полностью реализовывать собственный потенциал [Чичерин 1998: 52–53]. В 1855 году он писал, что свобода совести является первым и самым священным правом гражданина, и далее напрямую связывал внутреннюю нравственную свободу с верой[112]. В своих трудах Чичерин последовательно критиковал идею о том, что государственное законодательство может быть использовано для регулирования этического поведения индивидов и что
