Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер
— Вы утверждаете, что Ле-Бруэтье покинул вашу клинику с полудюжиной пассажиров в повозке, — сказал преподобный. — Но куда он направлялся?
— В Лопиталь Женераль, — сказал костоправ. — Чтобы получить врачебную помощь.
Затем позвонили из Гард-Кота.
— Когда настал конец света, этот парень был не просто двигателем и возчиком этой древней кареты скорой помощи. Он ухаживал за своей поклажей как сиделка. Я видел это собственными глазами. Время от времени он останавливался, опускал оглобли и совершал обход. Залезал в кузов к раненым и становился сестричкой.
— Что значит «становился сестричкой»? — спросил преподобный Ладош.
— Обрабатывал раны, поил больных. Сам зачерпывал воду из ведра и вливал им в рот. Подтягивал жгуты.
Позвонил один адвентист седьмого дня из общины в Аллигаторовом тупике и рассказал, как бруэтье переправлялся через ручей.
— Он переносил их на руках, как собственных детей. По одному. Переходил через ручей и складывал их на дальнем берегу. Но парень так и не добрался до Лопиталь Женераль.
— Откуда вы знаете? — спросил преподобный.
— Я сам видел, как он упал, — ответил звонивший. — На вершине склона. Я был среди тех очевидцев, которые положили его в повозку.
Потом позвонила женщина с Мон-Нуа и заявила, что хорошо знакома с Ле-Бруэтье.
— Конечно, я его знала. Вообще-то я помогала готовить угощение для его свадьбы и предоставляла ему работу, когда старик передал ему дело. Парень тоже жил на Мон-Нуа, неподалеку от меня и моих детей. Я и его считала своим сыном. Мы все так считали.
— Сестрица, — перебил ее преподобный, — в котором часу вы видели, как он спустился в город из Мон-Нуа?
— Если землетрясение случилось в четыре пятьдесят три, значит было четыре пятьдесят четыре. Этот парень не терял времени даром. Никогда. Мы видели его на улице, он был твердо намерен спуститься в город или погибнуть по дороге.
— А другие люди его видели?
— Все жители Мон-Нуа, у кого есть глаза! — заявила звонившая. — Надо быть слепым, чтобы не заметить такого красавчика! Мы все вышли поглазеть. Он стоял на улице с пустой тележкой за спиной, и вид у него был такой, будто он собрался в дальний путь, пока мы сами еще пытались очухаться и сообразить, не наступил ли конец света.
Анайя сидела сзади, повесив голову между передними сиденьями.
— Что с ней? — поинтересовался Джинс.
— Прибавь скорость, — велела Ионис.
— Я не хочу, чтобы она заболела в машине.
— Тогда не тормози, — отрезала Ионис. Она поднесла руку к решетке кондиционера, чтобы охладить ее, после чего прижала ладонь к затылку Анайи. Поток машин встал, и Джинс со всей силы надавил на клаксон.
— О чем никто из вас понятия не имеет, — продолжала звонившая, — и никогда бы не догадался, потому что вы его не знали, что бы вы там ни говорили, так это почему он вообще отправился в город.
— И почему же? — спросил преподобный.
— Меня зовут мадам Зюлю, — заявила женщина. — Я долго живу на Мон-Нуа и еще дольше на Гаити. Этот бруэтье не выдумка и не посланник Господа. Никакой тайны тут нет. Звали его Зуазо Делалюн, и он был влюблен.
4
Озьяс считал, что она умрет с ним, его тайна, которая, собственно, никакой тайной и не была. Не то чтобы он ни с кем не мог ею поделиться, нет, он рассказывал об этом всем встречным. Торговке носками — над ее товарами, электрику — на его лестнице, поварихе — у кипящих кастрюль. В антильских сумерках старик громогласно объявил об этом со своего двора, но его услышали лишь фиолетовая земля, убегавшая к морю, собаки, лающие на холмах, и соседи, крикнувшие старику, чтобы заткнулся и дал им поспать.
— Она жива, — проговорил Озьяс. — Ее вытащили.
Но людей не интересовала Анайя, как не интересовал и жалеющий себя старик. Единственное, что они хотели знать, — где Зо, если это его рук дело. Мадам Зюлю прямо спросила об этом Озьяса через пять дней после прихода двух студенток.
— Мы слышим тебя, старик, каждый божий день слышим. У нас свои печали и потери. Мы устали от твоих неприкаянных шатаний по улицам. Каждый второй боится выходить вечером в одиночку. «Она жива! Она жива!» Ну и отлично, Озьяс, ей повезло. Но мы ведь тоже живы. Нам хочется знать другое, а ты не говоришь: жив ли Зо? Неужто он уцелел? Я не видала Зо.
Пораженный Озьяс умолк. Тогда-то он и понял, что дело не в самой тайне, которую он не мог открыть, а в том, что единственный человек, которому нужно было узнать эту тайну, умер.
Визит студенток-медсестер вселил в Озьяса новую безумную надежду. Он решил, что если Анайя спаслась, то и Зо тоже. И однажды днем отправился на его поиски.
Ранним утром Озьяс пересек равнину с мешком-макутом, как человек, которому есть куда идти и что продавать. Он шел до тех пор, пока не заболела нога, а костыль не натер подмышку. Весь его мир лежал, опустошенный, под солнцем. Шестьдесят тысяч человек обитали в Бизотонском парке под натянутыми простынями, и Озьяс не видел ни одного знакомого лица. Люди спали вдоль национальной автострады, ставили палатки даже на разделительной полосе, собирались на городских площадях. Если палаточные лагеря оказывались слишком большими и убогими, старика охватывало отчаяние, что он никогда не сможет найти Зо или получить хоть какие-то сведения о нем.
Озьяс не узнавал города, в котором прожил всю жизнь. Восток больше не был востоком, а запад западом. Старик начал путаться. Он забредал не на те улицы, искал не те ориентиры. Провел несколько часов в Бурдоне, разыскивая Бурдон. Но окончательно его доконал Фор-Насьональ. Хотя несчастный калека прошагал из конца в конец авеню Пуплар и рю Фор-Насьональ, он не смог обнаружить никаких признаков оживленного района, который, сколько Озьяс себя помнил, всегда находился между этими двумя улицами. Старик шел по жаре, пока у него не закружилась голова, и тогда он опустился прямо на тротуар. Какой-то юноша, толкавший тележку со льдом, взял его под руку и перетащил в тень.
— Пожалуйста, — жалобно обратился Озьяс к продавцу льда. — Я не понимаю, где очутился. Я искал Фор-Насьональ.
— Можете больше не искать, — ответил продавец, давая старику кусочек льда. — Вы на улице Фор-Насьональ. А вот, — он указал на оголенный склон перед ними, — холм Фор-Насьональ.
Озьяс выронил лед. Фор-Насьональ
