Искры - Елена Сокол

И бросает на меня строгий взгляд, сведя брови на переносице.

– Я даже не думал, – брякаю я, подняв вверх руки и показывая, что сдаюсь.

– Вот и хорошо. – Петрович поднимает бокал. – За здравый смысл!

– Ура, – хохочет Ева, расплескивая вино.

Мы пробуем его, и она хмурится. Я держу глоток вина на языке, затем равномерно распределяю во рту. Петрович вряд ли простит, если я попытаюсь его сплюнуть – как делают на винных дегустациях, так что приходится проглотить. На удивление напиток оказывается приятным.

– Знатное вино вышло, дочка, – хвалит ее Батя, выпив все залпом. – Ароматное. Не зря рябину собирали.

– Мне кажется, крепкое, нет? – она пробует еще раз.

– Самое лучшее вино, которое я пробовал в жизни, – торжественно объявляю я и делаю еще глоток.

– И давно ты стал таким подлизой? – Ева закатывает глаза.

– Я абсолютно честен, – говорю серьезно.

– Не трогай человека, пусть лижет, – осаживает ее Батя.

– Да я… – осекаюсь я.

И эти двое дают друг другу «пять» и хохочут надо мной.

Ладно…

– Как там, кстати, Артём? – спрашивает Петрович у дочери, затем поворачивается ко мне. – И как вообще дело? Есть подвижки?

– Артём хорошо, идет на поправку, – отвечает она.

Но я вижу, что основной интересующий его вопрос адресован мне.

– По своей части я все сделал. Если вкратце, неисправность проводки. Но история масштабная. Мы выяснили, что предполагаемый виновник организовал целую мошенническую схему в этой сфере, и пожароопасных объектов может быть гораздо больше. Как раз сейчас над этим работаем… – Я поднимаю взгляд от тарелки и понимаю, что если не поправлюсь сейчас, то Ева может выдать свое участие в деле какой-нибудь нечаянной фразой. А мне не хочется, чтобы Батя оторвал мне башку за то, что втягиваю в это его дочь. – Так как происшествие громкое, и есть пострадавшие, дальше, как вы понимаете, работают органы внутренних дел, а мы сотрудничаем с ними.

– Ясное дело, – кивает Петрович. – А поджигатель что? Нашел ты этого сучонка?

– Ты тоже о нем слышал? – оживляется Ева.

Несмотря на то что находится на пенсии, Батя хорошо осведомлен о происходящем у нас в районе. Видимо, старые связи. Есть кому держать его в курсе.

– Сколько служил, мне попадались разные поджигатели, – рассказывает он, по-простецки поставив локти на стол. – Были и те, кто пытался скрыть следы преступлений: краж, убийства. Но были и натуральные маньяки. Пироманы. И такого не спутать ни с кем другим. Ему неважно, что поджечь, – лишь бы горело. Он смотрит, и ему красиво. Он, пардоньте старого, возбуждается. – Батя пожимает плечами. – Только один поджигатель на моей памяти был взрослым мужиком. Явно не в себе, словно не от мира сего. А все остальные были детьми или подростками. Злыми, раздраженными, обиженными на мамку с папкой и на жизнь. Словно волчата. Как пить дать, Данила, тебе нужно мальчонку искать.

– Я пришел к такому же выводу, но все осложняется тем, что он не оставляет следов. Не думаю, что в его планы входило убийство, пироманы редко бывают умышленными убийцами, но факт остается фактом – погиб человек, и даже если это ребенок, ему придется нести ответственность.

– Те подростки, – с печалью в голосе обращается к нему Ева. – Те, кого удалось привлечь к ответственности. Они исправились?

Батя вздыхает.

– Ну… Был один пацан. Сущий дьяволеныш. Его даже поместили в клинику, что-то там наблюдали, исследовали, лечили. Вышел через пару лет и поджег родительский дом. Отсидел двенадцать лет, вышел и попытался поджечь клинику, в которой его держали. Не думаю, что это злость так выжгла его нутро. Скорее всего, какие-то отклонения. – Петрович крутит у виска. – Он даже смотрел на нас как-то дико и все время улыбался. А остальные… остальные просто детишки. Запутавшиеся, одинокие, обделенные. Таким дай человеческого тепла, и все наладится. Но ведь не каждый родитель сможет, правда? Психологи в таких случаях со всей семьей работали. Помогало. Я тоже подряжался: брал их к себе в часть на летние курсы – что-то вроде школьного лагеря, а еще ходил с ними в походы. Детям обязательно важно чувствовать себя нужными. Чтобы было с кем поговорить, на кого опереться, кому довериться.

– Я только недавно думал о том, чтобы возродить этот опыт, – признаюсь я. – Как бы еще выбить финансирование на это дело?

И тут Петровича прорывает. Он начинает распинать чиновников, травить байки из времен службы, убеждать меня, что я не справлюсь, если не возьму его в помощники. И его глаза так горят, что и Ева это замечает. Батя отчаянно жестикулирует и, позабыв о еде, с жаром рассказывает о первых днях службы в части. Заканчивается все через два часа тем, что он поет «Коня» группы «Любэ», и вино тут совсем ни при чем. Просто каждому пожилому человеку, чьи взрослые дети покинули отчий дом, очень нужно, чтобы его выслушали. Совсем как ребенку.

Черт, а ведь это нужно каждому человеку. В любом возрасте.

* * *

– Ты знаешь, как непросто воспитывать маленькую девочку одному? – Голос Бати звучит мягко, но я все равно понимаю, куда он клонит. – Я потерял жену, когда сыновья были совсем маленькими. Старшему едва исполнилось девять. Но все же они пацаны: я понимаю, как они мыслят и чувствуют, мне проще найти с ними общий язык. Даже без материнской ласки и заботы они выросли достойными людьми. А девочки – это совсем другое.

Мы стоим на кухне, я мою посуду, а Петрович складывает ее на сушку. Ева в столовой разливает для нас травяной чай и не слышит. Видимо, поэтому он решил затеять этот разговор.

– У них другая душевная организация. Они будто с другой планеты: более чувствительные и ранимые, но когда нужно, – сильные и выносливые, – продолжает Батя вполголоса. – И я даже не говорю о том, что мне, мужику, пришлось вместо матери разбираться вместе с ней с какими-то женскими штуками или осваивать кулинарную науку. Я о том, что это в принципе сложно – как учить инопланетный язык. Ева первые полгода у нас вообще молчала.

– Она не разговаривала?

– Нет. Пожар, в котором погибла ее мать, так подействовал. Девочка будто застыла, закрылась в себе, ни на что не реагировала. Других родственников у нее не было, отец неизвестен, так что дорога в детдом ей была прямая. Она не доверяла больше никому, кроме меня. Держала за руку, – Петрович зажмуривается, – так крепко, – он качает головой, – что я не мог отпустить. Не мог оставить ее одну.

– Ты вынес