После развода не полюбим (СИ) - Алсу Караева
— Просто... — Рабия делает глубокий вдох, — просто устала, правда. Хайат много работает. Мы редко видимся. Иногда... иногда одиноко.
Мать отпускает её руку, но взгляд не отводит.
— Ты его держишь крепко? — спрашивает она. — Не даёшь другим женщинам подобраться?
— Конечно, мама.
— Потому что, если ты потеряешь его, — мать наклоняется ближе, и в её голосе угроза, — всё, чего мы добились, пропадёт. Ты понимаешь? Всё. Ты вернёшься обратно в деревню с двумя детьми. Будешь нищей. Позором.
— Я понимаю, мама.
— И я не позволю этого, — продолжает мать. — Я слишком много в тебя вложила. Ты должна держать его. Любой ценой.
— Я держу...
— Тогда почему ты плакала?
— Не плакала!
— Лжёшь!
Мать встаёт резко. Рабия вскакивает следом, инстинктивно отступая. Старый рефлекс. Когда мать вставала вот так, резко, всегда следовали удары.
Но сейчас мать не бьёт. Просто смотрит. Долго. Пронзительно.
— Ты что-то скрываешь, — констатирует она. — Я это чувствую. Что случилось, Рабия?
— Ничего, мама, клянусь...
— Если ты что-то натворила, — говорит мать медленно, — если подставила под удар всю нашу семью... Ты помнишь, что бывает с теми, кто меня подводит?
Рабия помнит. Конечно помнит. Младший брат, который украл деньги из её кошелька. Мать не разговаривала с ним месяц, после того как преподала ему “важный урок” и выгнала из дома зимой. Он ночевал у соседей, пока не вымолил прощения.
Старший брат, который решил бросить школу. Мать избила его ремнём так, что синяки не сходили неделю.
Саму Рабию, когда она в четырнадцать лет пришла домой, мать заперла её в комнате на три дня без еды, потому что кто-то сообщил ей, что видел девушку с кем-то из парней. Только вода. "Чтобы запомнила, что значит опозорить семью".
— Я ничего не натворила, — шепчет Рабия, и слёзы всё-таки текут. — Правда, мама. Всё хорошо.
Мать смотрит на неё ещё долгую минуту. Рабия стоит, не в силах пошевелиться, чувствуя, как по спине стекает холодный пот.
Живот тянет, дети беспокоятся, чувствуя её страх.
Наконец мать отворачивается, идёт к окну. Смотрит на вечерний город, освещённый тысячами огней.
— Этот город, — говорит она задумчиво, — дал тебе всё. Дал нам всё. Мы больше не те нищие из деревни. Твои братья учатся в университете. У меня новый дом. У тебя муж-врач, квартира, деньги.
— Я знаю, мама, — шепчет Рабия.
— И ты не имеешь права это потерять, — мать оборачивается. В её глазах холодная решимость. — Что бы ни случилось, ты будешь держаться за этого мужчину. Понимаешь?
— Понимаю.
— Если другие женщины попытаются увести его, ты будешь бороться. Если он захочет уйти, ты не позволишь. У тебя под сердцем его дети. Это твоё оружие. Используй его.
Рабия кивает. Горло сжато так, что не может говорить.
— А теперь иди, сделай чай, — мать садится обратно на диван, берёт с журнального столика модный журнал. — И принеси что-нибудь сладкое. Я с дороги голодная.
Рабия бежит на кухню на дрожащих ногах. Закрывает за собой дверь, опирается о неё спиной. Дышит часто, прерывисто.
Хайат. Где сейчас Хайат?
Обычно, когда мама приезжала, он был рядом. Его присутствие защищало Рабию. Мать вела себя по-другому, когда он был дома. Мягче. Вежливее.
А сейчас Рабия одна. Совсем одна с матерью, которую боится больше, чем кого-либо на свете.
И с секретом, который может разрушить всё.
Достаёт телефон дрожащими руками. Пишет Хайату: "Мама приехала. Когда ты будешь дома?"
Ответ приходит почти сразу: "Поздно. Не жди".
Рабия зажмуривается. Слёзы жгут веки, но она не позволяет им пролиться.
Ставит чайник, достаёт чашки. Руки трясутся так сильно, что одна чашка выскальзывает, разбивается о пол.
— Рабия! — кричит мать из гостиной. — Что там у тебя?
— Ничего, мама! Просто чашка упала!
— Будь аккуратнее! В твоём доме всё дорогое. Не порть.
— Хорошо, мама.
Рабия опускается на корточки, собирает осколки. Один острый кусок царапает палец. Капля крови падает на белую плитку.
Она смотрит на эту каплю и понимает: всё, что она построила, так же хрупко, как эта чашка. Один удар и все рассыпется в осколки.
И мать не простит. Никогда не простит, если Рабия всё потеряет.
Глава 21
Боль приходит внезапно, разрывая сон на части. Острая, жгучая, словно внутри меня что-то рвётся пополам. Я хватаюсь за живот, пытаясь понять, что происходит, но тело уже не слушается. Простыни под мной мокрые. Тёплые. Липкие.
Воды отошли.
— Нет, — шепчу я в темноту комнаты. — Нет, малыш, ещё рано. Слишком рано.
Тридцать две недели. Всего тридцать две недели. Моя дочь ещё не готова. Я не готова.
Пытаюсь встать, но ноги подкашиваются. Хватаюсь за край тумбочки, опрокидываю стакан с водой. Грохот стекла о пол оглушительный в ночной тишине. Комната плывёт перед глазами, стены сближаются и отдаляются, словно я нахожусь в калейдоскопе.
— Максим! — кричу я, но голос выходит хриплым, задушенным. — Максим, помоги!
Алисы нет дома. Она в командировке, вернётся только через два дня. Я одна. Одна с мужем подруги, который спит в соседней комнате и понятия не имеет, что происходит.
Новая волна боли накрывает с головой. Я сгибаюсь пополам, падаю на колени. Пол холодный, твёрдый, и я чувствую, как осколки стекла впиваются в ладони. Но это не важно. Важна только боль внизу живота, которая становится невыносимой.
— МАКСИМ!
Дверь распахивается. Он появляется на пороге в домашних штанах и старой футболке, заспанный, растерянный. Видит меня на полу в луже воды и крови — да, это кровь, я только сейчас это понимаю, алая, слишком яркая — и бледнеет.
— Господи Боже, — выдыхает он. — Камилла, что...
— Роды, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Преждевременные. Скорую. Быстро.
Он исчезает, я слышу его голос в коридоре, быстрый, паникующий, что-то о беременной женщине, о крови, о том, что нужно срочно. Я остаюсь на полу, обхватив живот руками, качаясь взад-вперёд.
«Держись, малышка, — мысленно шепчу я своей дочери. — Ещё немного. Мы справимся. Обязательно справимся».
Но кровь не останавливается. Она течёт, тёплая и липкая, пропитывая мою ночную рубашку, растекаясь по полу. Так много крови. Слишком много.
Перед глазами темнеет. Я моргаю, пытаясь прогнать надвигающуюся темноту, но она наступает, неумолимая, как прилив.
