Брат моего парня - Виктория Вашингтон
А потом услышали.
Шаги. Тихие. Слишком неровные для Кая, слишком уверенные для кого-то из прислуги.
Дверь приоткрылась. Я вздрогнула — не от страха, от узнавания. Звук был тихим, но знакомым так же, как собственное дыхание.
— Тебя слышно на другом конце коридора, — сказал он.
Не грубо. Но так, будто он не хотел этого слышать. Я знала, что Коул утрирует, потому что плакала я почти бесшумно, меня выдавали только редкие всхлипы.
— Уходи, — попросила я. Голос сорвался. — Пожалуйста.
Коул прикрыл дверь плечом. Оглядел комнату — меня, одеяло, стакан воды на тумбе — и будто что-то у него в лице незаметно дернулось.
— Ты красная, — произнёс он. — Вся.
Я спрятала лицо в подушку.
— Всё нормально.
Он усмехнулся — тихо, почти злым выдохом.
— Ага. Конечно. Ты же всегда «нормально». Хоть в огне стой, всё равно скажешь, что «ничего». Ты выглядишь так, будто тебя переехали и сдали обратно.
Я не ответила.
Он сделал несколько шагов. Слишком близко. Слишком тихо для человека, который обычно ходил как шторм.
— Родители выгнали тебя, да? — спросил он спокойно. — Кай ничего не сказал… но я видел, как ты вошла. Ты была белая как стена.
— У меня температура, — прошептала я.
— Это я вижу.
Тишина тяжелела.
— Почему ты плачешь?
Я сглотнула.
— Потому что… — голос сорвался. — Потому что я им не нужна. Никому не нужна.
Он выдохнул — коротко, резко, как будто что-то в этих словах ударило по нему.
— Не говори так, — его голос стал ниже. Грубее. — Ты не представляешь, как ошибаешься.
Я повернула голову. Встретила его взгляд. И поняла, что он ближе, чем я думала.
На секунду он будто замер.
Или это замерла я.
Он сел на край кровати. Не рядом — на расстоянии вытянутой руки. Но воздух между нами всё равно стал горячее.
— И Кай спит, да? — спросил он.
Я прикрыла глаза.
— Да.
Он чуть хмыкнул. Не злорадно — скорее… больно правильно.
— Конечно, — нахмурился. — Конечно, он спит.
Я резко повернулась к нему.
— Не смей.
— Что? — Коул поднял брови. — Я сказал что-то неправдивое?
— Кай помог мне, — выдохнула я.
— Ага. Привёл, положил, ушёл. Отличная забота.
— Он делает что может!
— Он делает что удобно, — сказал Коул так спокойно, что мне захотелось швырнуть в него подушку. — Ты же знаешь.
Я сжала пальцы в одеяле.
— Ты пришёл просто… чтобы сказать гадость?
— Нет, — он посмотрел на меня так, будто я уже знала ответ. — Я пришёл, потому что ты ревёшь так, будто тебя бросили посреди трассы.
— И что? — шёпотом спросила я. — Тебе жалко меня?
Он дернулся. Не всем телом — глазами. Тёмными, резкими, будто я ударила.
— Нет, — произнёс он тихо. — Жаль — не то слово.
Он провёл ладонью по волосам — так, будто ему было слишком тесно в собственной коже. И посмотрел.
Так, как никогда раньше не смотрел. Так, как нельзя было смотреть на девушку брата.
Я почувствовала, как по коже пробежало электричество — медленное, обжигающее.
— Перестань, — выдохнула я.
— Что именно? — его голос стал ниже, теплее. — Смотреть? Стоять? Дышать?
— Ты… — я задыхалась, — ты ведёшь себя так, будто…
— Будто? — он наклонился чуть ближе, но всё еще не касаясь.
Я сглотнула.
— Будто тебе не всё равно.
Тихая, опасная тишина повисла между нами.
Он сказал:
— А тебе хотелось бы, чтобы было всё равно?
Я не успела ответить.
Он подался вперёд. Медленно. Как будто любой резкий жест мог испортить всё.
Его пальцы коснулись моих волос. Едва-едва. Но от этого касания у меня руки задрожали.
— Тебе плохо, — сказал он. — А ты всё равно держишься. Ты всегда так…
— Коул…
— Не перебивай, — он был слишком близко, но не касался. — Ты раздражаешь до безумия. Но когда ты в таком состоянии… — он выдохнул, — я не могу просто уйти.
Я вжалась в подушку, но он догнал взглядом.
— Уходи, — прошептала я. Слабее, чем планировала.
Он медленно покачал головой.
— Правда этого хочешь?
Я подняла взгляд.
И не сказала.
Он видел это. Понял.
Пауза растянулась, как натянутая струна. Коул был так близко, что я чувствовала, как его дыхание скользит по моей щеке.
— Посмотри на меня, — тихо сказал он.
Я подняла глаза.
И этого оказалось слишком много.
В его взгляде не было злости, не было привычной колкости — только какое-то напряжённое, сдержанное отчаяние.
— Ты дрожишь, — произнёс он почти шёпотом. — Из-за температуры… или…
Пауза была невыносимой. Она будто распирала воздух между нами, как накалённое железо.
Его рука поднялась медленно. Слишком медленно, будто он проверял — можно ли, нужно ли, правильно ли.
Пальцы коснулись моей щеки. Тепло. Аккуратно. Чуть дрожащие — и от этого у меня внутри что-то сломалось.
Я судорожно вдохнула.
И он услышал этот вдох.
Это был знак. Разрешение. И приговор одновременно.
Он наклонился. Очень. Медленно. Так, будто боялся спугнуть.
Его лоб едва коснулся моего. Его дыхание смешалось с моим. Его пальцы скользнули к моей шее, горячие, цепкие.
Я чувствовала, как у него ускоряется дыхание. Как грудная клетка поднимается чаще. Как что-то в нём ломается от одного лишь расстояния между нами.
— Не делай такое лицо, — выдохнул он. — У меня от него крыша едет.
Я не успела спросить, какое.
Он поцеловал.
Не резко — медленно, словно впивался в этот момент кожей. Его губы были тёплыми, мягкими, но поцелуй — голодным. Глухим. Накатывающим. Как будто он пробовал вкус того, чего себе долго запрещал.
Его рука на моём затылке сжалась сильнее. Он притянул меня ближе — так близко, что между нами не осталось воздуха.
И я… я ответила.
Сначала осторожно. Потом глубже. Потом так, будто все силы, которые я тратила на сопротивление, провалились куда-то в темноту.
Поцелуй стал резче. Горячее. Он провёл ладонью по моей спине и это движение отозвалось огнём вдоль позвоночника.
Я слышала его дыхание — хриплое, неровное. Слышала, как он тихо выругался сквозь поцелуй — так, будто уже не мог держать себя в руках.
Он целовал меня так, будто боялся, что завтра я исчезну. И целовал так, будто ненавидел себя за каждое прикосновение.
Я тонула в нём.
Скользила пальцами в его волосы. Отвечала на каждое движение губ. Слышала собственное сердце, которое билось так громко, словно требовало: ещё.
Он прижал меня ближе. Губы его стали требовательней, настойчивей — но всё ещё сдержанными настолько, чтобы не причинить боли.
Это
