Сплетня - Катя Саммер
Внимание по щелчку переключается на бабушку. Я снова ежусь, когда она говорит про деда в настоящем времени. Иногда она как будто стала забывать, что его нет, хотя проблем с памятью у нее не замечала: до сих пор припоминает мне свою любимую чашку из советского сервиза производства какого-то Ленинградского фарфорового завода, которую я разбила.
Я наблюдаю за ней. Как она кокетливо поправляет прическу – у нее не по годам длинные, с проседью, волосы до пояса, затянутые в толстую косу. Улыбается мне, будто мы с ней делим большой секрет. Теребит меня за щеку, как маленькую, а потом начинает ругать городские рынки и продавцов, каждый из которых пытался ее надуть. И уже звучит так привычно и нормально, что я отпускаю тревогу. Тем более у меня есть и другие поводы пострадать. Ну хотя бы потому, что моя вчерашняя сказка превратилась в тыкву, а принц как-то не спешит увозить меня на белоснежном коне в наш совместный счастливый финал.
Разувшись, я плетусь в зал с одной мыслью – упасть на диван и не вставать хотя бы день. Правда, моим планам снова не суждено сбыться, потому что папу все так же насильно и неожиданно для него отправили в отпуск, а в доме по всему стояку, кроме нашего участка, из-за мороза снова прорвало трубы. В который раз.
– Нам-то ничего, но, пока ремонтировать будут у соседей, возможно, все праздники не будет воды. – Так мама объясняет, почему мы всей семьей дружно едем к бабушке и отказы не принимаются.
А я задумываюсь… Деревня далеко. Там тихо и спокойно. А еще плохо ловит телефон, к которому постоянно тянутся руки, чтобы написать, покричать, тысячу раз спросить… В общем, мне подходит.
– Хорошо, – так легко соглашаюсь я, что удивляется даже мама.
Вета, завалившись на диван вперед меня, начинает ныть, что я предательница. Мол, она рассчитывала, что я уговорю родителей остаться в городе, где после Нового года с Розой у нее завелась какая-то очередная новая любовь. Мычит недовольно в подушку, чтобы я передумала. Не пойму только, умоляет меня или это угрозы.
– Тебе шестнадцать, ты едешь с нами. – Маму не переубедить. – Тебя потом днем с огнем не сыщешь. И откуда ты такая у нас?
Она уходит на кухню собрать пирожки в дорогу, причитая о том, что девочки, то есть мы, никогда такими не были. Эх, знала бы мама, что я делала этой ночью, так бы уверенно не утверждала.
– Тебе же всегда нравилось в деревне на праздниках.
Без сил опускаюсь на диван, а Вета успевает в последний момент убрать ноги, чтобы я их не придавила. Значит, страдания изображает.
– Мне было десять, – не оборачиваясь, говорит она.
А мне двенадцать. Мы переодевались в смешные костюмы и ходили колядовать в ночь перед Рождеством. Устраивали праздничные ужины, гадали на воске и бросали башмаки через плечо. Правда, Вета всегда бесилась, что носок ее сапога указывал на дом, а это значило, что она еще год просидит несосватанной.
– Было весело, – с грустью выдаю я.
– Ага, и летом тоже. Особенно воровать вишню у деда Вовы.
Вспоминаю, как они с соседским мальчишкой целую вечность из принципа терроризировали Владимира Ивановича, который сам обожал гонять их на тракторе по полю.
– О ваших с Мишей проделках до сих пор ходят легенды.
Мы смеемся, как будто вместе вспоминая, что в последний раз ему прилетело из рогатки деда Вовы прямо в пятую точку. Так уж вышло, что Миша всегда защищал Вету, как рыцарь, и отхватывал за нее.
– Спрашивал он про тебя, – добивает вездесущая ба, проходя мимо в направлении кухни. – Нравишься ты ему с горшка.
– А он мне нет!
Мадам садится, не отпуская подушку, гордо задирает подбородок и смахивает назад каре, будто длинную шевелюру. Ох, по ней плачут все награды и кинопремии за лучшую игру.
– Нравился, пока не отказался поступать в институт в городе, – шепчу я так, чтобы слышала только она, а Вета сразу шикает на меня. И молчит, думая, скорее всего, о том же, о чем и я.
Они с Мишей были грозой всей деревни – даже коровы обходили их стороной, когда эти двое шагали по полю под руку. И по деревьям лазать научились вместе, и целоваться на сеновале, откуда их вилами прогоняли не раз. До прошлого лета, когда Миша, окончив школу, не переехал в город, как они с Ветой мечтали, а остался помогать отцу-фермеру, который слег после инсульта. Вета ему это не простила: она планировала совсем другую жизнь. И хотя очень любила Мишиного папу и от всей души желала ему выздоровления, принять выбор друга не сумела: жить в деревне было не по ней. На этом, собственно, их история и могла закончиться, но почему-то мне не верилось в это.
– Он, кстати, вымахал. С отцом работает, такой крепкий стал!
Бабуля снова появляется в комнате так внезапно. Любительница мужского пола! Эх, деду за ней, видимо, нужен был глаз да глаз. Она, конечно, всегда была такой тонкой, миниатюрной и яркой. Это сейчас стала крохотной и почти незаметной, согнувшись под весом прожитых лет.
– Семен, – это Мишин папа, – наконец ходить стал, тренируется. Лечился в Москве, там его быстро на ноги поставили, не то что у нас. Только голос до сих пор хрипит. Ну, и силы, конечно, уже не те. Без Мишки-то и не справился бы – он на него все хозяйство оставил. Но мальчишка молодец, одобряю. Так что, мы едем или нет? Встаем, встаем!
Ба сгоняет Вету с дивана, чтобы шла собираться. Та подчеркнуто ворчит, что никуда не поедет, мол, и не уговаривайте, а сама по стеночке крадется в спальню сложить рюкзак «на всякий случай». Там, по всей видимости, застает обнимающихся Риту с Пашкой и очень громко и требовательно просит выколоть ей глаза. Эти двое, чтобы отвлечь внимание от себя, соглашаются ехать, даже не понимая куда. Мама уже велит папе спускать потихоньку баулы, которые приготовила с собой, а я… я наблюдаю за разворачивающимися событиями с невозмутимым спокойствием. Все так быстро и неожиданно, но ведь по факту меня ничего и не держит в городе? В кафе по договоренности с хозяйкой я до конца января не выхожу, потому что сдаю сессию. Готовиться к ней я могу где угодно – только конспекты и телефон захватить. Кстати, о телефоне!
Ставлю его на зарядку, пока все вокруг суетятся и громят дом. Когда телефон включается, мне сыплются сообщения от Лизы,
