Шрам - Эмили Макинтайр

Оно утешает меня, напоминая о том, что Тристану не все равно. Из всех, кто присутствует в моей жизни – Шейна и дядя в том числе, – он единственный, кто пришел, поддержал и оставался со мной всю ночь напролет. Он отвлек мои мысли и предоставил плечо. Поделился силой, зная, что у меня больше ее не осталось.

– Тише, – отрезаю я, едва сдерживая улыбку, которая так и норовит расползтись по губам.

Шейна хихикает:

– Ты хотя бы сотри со своего лица это… свежеоттраханное выражение.

Чуть не потеряв дар речи, я пихаю ее в плечо и позволяю улыбке наконец вырваться на свободу.

– Следи за языком, Шейна! Господи, что случилось с моей подругой? Я никогда не слышала, чтобы ты так грубо разговаривала!

Завязывая пояс, я оглядываюсь, сокрушаясь, что кровать в таком беспорядке.

– Не волнуйся, – шепчет она. – Я все сделаю.

Облегченный вздох снимает напряжение с моих плеч.

Я беру ее за предплечье:

– Мы можем провести вечер вдвоем?

В груди расцветает надежда: мне хочется почувствовать хоть какое-то подобие нормальной жизни, ведь до приезда в Саксум и начала этого долгого, мучительного пути у меня ее не было.

Ее глаза закрываются, и Шейна отводит взгляд:

– Конечно.

Из-за отсутствия энтузиазма в ее тоне улыбка исчезает с моего лица.

– Если ты занята…

– Для вас, миледи? Никогда, – смеется она, сжимая мою руку. – Ванна, наверное, уже готова.

Я наблюдаю, как Шейна подходит к моей кровати и снимает простыни. Беспокойство витает в воздухе, окутывает меня, как одеяло, и не покидает до конца утра, пока затягивается корсет, укладываются волосы, а на щеки наносится свежий румянец.

Единственное, что отвлекает меня, – это вечерняя встреча с Полом на пути в столовую.

Сердце замирает в груди от одного его вида:

– Пол.

Я останавливаюсь посреди тускло освещенного зала. Марисоль, которая решила, что это ее обязанность – сопровождать меня сюда, останавливается позади.

– Миледи, – вклинивается она. – У нас нет…

Я поворачиваюсь. Глаза мои сужаются, челюсть сжимается.

– Марисоль, столовая вон там, – я указываю на двери в конце коридора. – Ты была отличной сторожевой собакой, и я ценю, что ты привела меня сюда. Но ты свободна.

Пол едва заметно улыбается, хотя скрыть печаль, наполняющую его глаза, у него не получается.

– Иди, – шиплю я.

Но Марисоль не двигается.

– Вы не можете оставаться наедине с мужчиной, миледи, – хмыкает она. – Это неприлично.

– Это не твои заботы, Марисоль. – Я делаю шаг ближе – она напрягает плечи. – Мне надоело, что ты всегда споришь со мной. Я понимаю, что тебе хочется быть главной, и я уважаю твое стремление, но позволь мне любезно напомнить тебе, что мной ты командовать никогда не будешь.

Раздосадованная, она опускается в реверансе, а потом уходит по коридору, скорее всего, чтобы настучать на меня как на ребенка.

Наконец, я поворачиваюсь к Полу – у меня сжимается сердце при виде глубоких хмурых морщин:

– Пол, ты…

Он качает головой, сморщив нос и опустив глаза в пол.

– Его даже не собираются похоронить должным образом. – Зубы его скрипят, глаза наливаются гневом. – Вы можете в это поверить?

– Что? – Изумленная, я прижимаю руку к груди. – Они должны… Он королевский гвардеец.

Заметив, что на его нижних веках скапливаются слезы, я подхожу ближе и крепко беру его руки в свои.

– Пол. – Эмоции забивают горло. – Мне так жаль, это была моя вина, и я…

– Не переживайте, миледи. – Он высвобождает одну из рук и приподнимает мой подбородок. – Он погиб, выполняя свой долг. И сделал это по своему желанию.

Я вздыхаю с неверием, закатываю глаза, чтобы остановить слезы:

– Какое у него было желание? Стать мучеником?

– Защитить вас, – улыбается Пол.

От тяжести его слов живот сводит судорогой, лицо морщится от подступающих слез.

– Знаете, – шепчет он, крепче сжимая мои пальцы. – Я даже не знаю, кто хуже: люди, которые убили его, или те, кто не желает чтить его память.

Пол нерешительно убирает руку и вытирает одинокую слезу, стекающую по щеке:

– По крайней мере, мятежники заботятся о своих.

Мои нервные накалены.

– Откуда ты это знаешь? – Я наклоняю голову.

Пол отходит назад, запускает пальцы в рыжие волосы, избегая моего взгляда.

– Сара, – грохочущий голос прорывается сквозь напряжение.

Я оглядываюсь и вижу в коридоре дядю Рафа, который стоит, убрав руку в карман, а другой опираясь на трость.

– Дядя, а я как раз шла к тебе, – улыбаюсь я.

– Миледи, – прощается Пол и удаляется.

Он не поворачивается, не здоровается с дядей, и это не проходит незамеченным: Раф смотрит в спину Пола, когда тот уходит прочь по коридору.

– Король должен весь день тебя ждать? – спрашивает дядя.

У меня внутри все переворачивается от отвращения, но я иду дальше, понимая, что сейчас, как никогда, важно действовать осторожно. Если он узнает, что я делала прошлой ночью, его реакция будет непредсказуемой.

В лучшем случае назовет меня предательницей и отвергнет.

А в худшем? Я даже не уверена.

C тревогой иду к нему, опасаясь, что, если подойду слишком близко, он почувствует запах Тристана на моей коже. Что заметит разницу в моей походке или новый ритм моего сердца, кричащего о том, что принц Фааса владеет моей душой и телом.

Мне до боли хочется найти его, даже сейчас, и чувство вины от этого подкатывает к горлу и душит.

Подойдя ближе, я жду… но чего именно, я не знаю. Может быть, признания факта, что кто-то пытался покончить с моей жизнью всего за день до этого. Или осознания, что со мной далеко не все в порядке.

Но ни то, ни другое так и не происходит.

И когда мы входим в столовую, и дядя сопровождает меня к длинному столу, за которым не меньше двадцати мест, а над головой сверкают витиеватые хрустальные люстры, я чувствую лишь пустоту.

Майкл сидит во главе стола, одетый в дорогие вечерние одеяния; на его лице играет улыбка. От этого зрелища на меня накатывает отвращение – самое сильное, какое когда-либо было.

– Леди Битро, прекрасно выглядите, – щебечет Майкл, когда слуга отодвигает для меня стул.

Я с улыбкой оглядываюсь и благодарю его. Майкл, глядя на это, лишь гримасничает.

– Ваше величество, приятно видеть, что вы хорошо себя чувствуете.

Дядя Раф почти сразу же начинает рассказывать о созыве встречи с Тайным советом, и пока я сижу и слушаю, делая маленькие глотки воды из своего стакана, понимаю, что он взял на себя роль своего сына и стал советчиком. А это значит, что дядя не собирается в ближайшее время возвращаться домой.

Интересно, как моя мать справляется в одиночестве? И зачем я об этом думаю? Ведь после моего отъезда она обо мне наверняка ни разу не вспомнила.

На стол приносят первое блюдо. Живот недовольно урчит, не желая переваривать пищу в таком напряженном состоянии. Я ерзаю на стуле, чтобы боль между ног пронзила меня и напомнила о Тристане. О единственном человеке, которому не все равно. Странно, что одно воспоминание о нем приносит мне утешение, однако я с радостью его принимаю: в противном случае я сломаюсь и разрушу все, ради чего приехала в Саксум.

Я прочищаю горло.

– Это правда, что вы отказываетесь похоронить Тимоти с почестями?

Слова вылетают у меня изо рта прежде, чем я успеваю их остановить. Дядя бросает на меня резкий взгляд; его вилка останавливается на полпути ко рту.

Майкл, который пил из бокала, ставит его назад на стол, смотрит на моего дядю, а затем снова на меня:

– Все верно. Мы думаем, что так будет лучше.

Злость бурлит в моих венах, как лава:

– Он заслуживает почестей за свою службу.

– Мятежники воспримут это как победу, – вклинивается Раф. – Мы не дадим им такого удовольствия.

Я вздыхаю, расправляя плечи:

– Они уже победили. Они убили человека, который выполнял свой долг, защищая меня.

– Сара, хватит, – ворчит дядя.

Я наклоняюсь, пока мои ребра не ударяются о край стола:

– Когда он лежал на грязной земле, схватившись за мои запястья и борясь за воздух, это я пыталась заставить его сердце биться. Это я молила Бога, чтобы пощадил его и вернул обратно… – мой голос надламывается, и кулак громко опускается на стол. – И забрал меня вместо него.

– Он не должен был даже разговаривать с вами, – напоминает Майкл.

Я поворачиваюсь к королю, стиснув зубы:

– Не беспокойтесь,