Высокая небесная лестница - Джиён Кон

– Тебе лучше?

– Да… Говорят, можно выписываться через два-три дня.

Между нами снова повисла тишина. Тишина. Не безмолвие монастыря, а молчание со множеством вопросов. А если выразить его словами – страх перед будущим. Теперь, когда Сохи выпишут из больницы, она вернется в США, я останусь здесь – что же будет с нами потом, неужели придется на этом поставить точку? Вот таким было молчание, наполненное тревогой и сомнениями.

– Давай после выписки отправимся в путешествие! На день забудем обо всем и поедем куда глаза глядят. Например, на море… Да! На море!

Выпалив это, я понял, как же давно не видел моря. А еще подумал о том, что здесь и сейчас брошу кости, поставив свою жизнь на кон. И эта мысль промелькнула у меня одновременно со словом «море».

А чтобы утвердиться в своей мысли, чтобы не отказаться от нее и не сомневаться, я обнял Сохи и поцеловал ее. И, ощущая ее губы, мягкий язык, закрыл глаза. «Даже тот несчастный, что каждую ночь ходит к гулящей женщине, сам того не подозревая, пытается найти там Бога. А значит, нечто вечное, приносящее счастье и дарящее любовь… Знаете, почему люди, даже любя друг друга, разочаровываются? Они думают, что любимый человек – Бог, отсюда и разочарование в любви. И хотя прекрасно знаем, что мы сами и вообще все люди несовершенны, тем не менее отчаиваемся из-за несовершенства другого. Особенно, если это любимый человек!»

Слова Анджело назойливым эхом звучали в моих ушах. Нет. В ее таких осязаемых губах я точно искал не Бога. Он никогда не давал мне таких теплых и мягких губ. Он ни разу не дарил мне это чувство ликования, когда сердце радостно трепещет, готовое выпорхнуть из груди и запрыгнуть на верхушку высокого дерева.

31

Сон не шел из-за мыслей, чем мне следует заняться, если уйду из монастыря. Для начала пойти в бабушкин ресторан холодной лапши нэнмён и обучаться делу? Нет, это было совсем не для меня. Внезапно меня осенило, что обычно в такие моменты раздумий я допоздна оставался в храме и молился. Долгое сидение в безмолвии приводило к тому, что к концу молитвы на сердце чудесным образом становилось легче, проблема упрощалась, и я понимал, что, упустив простое решение, накрутил лишнего, как наматывают нить на клубок.

Но я не хотел молиться. Как бы это сказать… Возможно, я преувеличиваю, но возникло ощущение, словно я ухожу к новой любимой, стараясь избежать бывшей девушки, и уже не могу просить у нее совета. Впрочем, даже не столько это, сколько жалость к Нему, висящему на кресте в храме, лишь усилившаяся от решения оставить Его и начать новую жизнь с Сохи. И сожаление, что вместо молитв я уходил на встречи с Сохи. Но, как бы то ни было, увидев смерть Михаэля и Анджело, я больше не мог здесь оставаться.

32

После того как мы договорились с Сохи в день ее выписки вместе поехать на море в Пусан, меж нами неожиданно случилась первая размолвка. Тот человек, так называемый жених, время от времени звонил ей. Лишь в первый день нашей встречи, когда мы сидели с ней друг напротив друга, она ответила на его звонок, выйдя в коридор, но с тех пор больше при мне она не брала трубку. Однако, видимо, тот мужчина звонил постоянно. Мое положение не позволяло что-то возразить, поэтому я просто делал вид, что не знаю об этом. Однако ловил себя на том, что, когда ее номер подолгу занят, сам того не сознавая, начинал злиться.

Если разобраться, то размолвка возникла где-то за день до похорон Анджело и Михаэля. Я позвонил сообщить, что не смогу приехать в больницу, но телефон был занят. Я не мог безвылазно сидеть в своем кабинете из-за подготовки к похоронам, бегая туда-сюда по делам. Потом, заволновавшись, что она ждет меня, побежал в кабинет и снова позвонил, но было по-прежнему занято.

Сейчас-то я понимаю, насколько человек эгоистичное создание. Несмотря на то, что я был на грани сумасшествия из-за потрясения от смерти Михаэля и Анджело, я умудрился зафиксировать и подсчитать время ее телефонного разговора. Прошло уже тридцать минут, и если она начала разговор, скажем, за минуту до моего первого звонка, значит, она висит на телефоне уже больше чем тридцать одну минуту. Здесь было утро, в Нью-Йорке – вечер, и не так много тех, кто мог позвонить ей оттуда. И хотя я находился в состоянии шока и скорби, в сердце, похоже, существовала отдельная папка для чувства ревности, куда я свою обиду и горечь благополучно сохранил. Когда снова позвонил через десять минут, Сохи наконец ответила.

– Что делала? Все время занято было.

– …да, мне позвонили, – не сразу ответила она, видно, потому, что в моем тоне почувствовала раздражение.

Что тут говорить, так оно и было. Хотя можно оправдаться тем, что из-за занятости я очень торопился, поэтому мне некогда было особо названивать. Голос Сохи стал явно холоднее, но тогда я этого не уловил.

– Из Америки?

– …Да.

Тут меж нами снова повисла тишина. Конечно, я хотел, чтобы она сказала мне сама. Сохи же, наверное, хотела, чтобы я больше не говорил об этом. В конце концов я не выдержал и спросил первым:

– Мама?

– …Нет.

Снова тишина. Ни она, ни я не решались произнести имя того, кто не должен был упоминаться между нами.

– Я ужасно занят похоронами. Как ты там?

Сохи не ответила. Похоже, она рассердилась из-за того, что, позвонив больному человеку, я вместо расспросов о ее самочувствии в первую очередь учинил дотошный допрос. О, глупость влюбленного слепца. Лучше бы я был ослеплен горем из-за смерти Анджело и Михаэля – тогда бы не допустил подобной ошибки. Наверно, поэтому кто-то сказал, что любовь так же беспощадна, как пекло преисподней.

– Хотя раз есть силы больше получаса говорить по телефону с Америкой, похоже, уже на поправку пошла. Зря я волновался.

Сохи снова промолчала. Только тут, осознав свою мелочность и эгоизм, я позвал ее по имени – она еле слышно отозвалась: «Я слушаю», ее голос звучал сипло. Мое сердце упало.

– Просто я тут сам не свой, еще и с тобой не мог связаться, вот и разозлился. Прости.

В ответ она сказала:

– Мне тоже грустно, Йохан. Мне тоже очень грустно.

33

Должно быть, это случилось за день до поездки. После вечерней молитвы