Оставить на память - Лина Ласс
Да что с ним творится? Он только что рассорился со своей женой, а вместо того, чтобы вымаливать у неё прощение, рассматривает другую, мечтая вновь оказаться в её объятиях. Чёрт бы её побрал!
Генри решительно пересёк комнату. Оторвав рамку с её портретом, он кинул его на стол. Стекло треснуло от удара, но ему было всё равно. Он с остервенением снимал каждый рисунок, бросая куда придётся, пока не избавился от всех. Сделав шаг назад, чтобы осмотреть голую стену, он почувствовал, как под ногами хрустело битое стекло.
— Генри! — он обернулся. В дверях стояла побледневшая Марта, испугано озираясь вокруг. — Зачем ты это сделал?
Генри тяжело дышал, будто пробежав стометровку. Какое же безумное зрелище он наверняка сейчас производил на свою жену. Ни с того ни с сего он разгромил всю комнату. Господи, да она даже не знала, что значил для него этот алтарь рисунков. Ей казалось это дизайнерским решением украсить пустующую стену, тогда как для него это был важный, хоть и такой краткий, но самый потайной момент его жизни, от которого теперь он хотел бежать без оглядки. И да, в него он тоже не посвятил Марту и никогда не решится. Это только его.
Генри пробормотал какие-то нелепые оправдания, что его давно бесило это оформление, и на эмоциях из-за ссоры он решил от него избавиться. Он не знал, поверила ли ему Марта, но она, ни сказав ни слова, принесла метлу и, поставив её у стены, удалилась. Генри вытащил из рамок все рисунки и бросил в ящик стола. Он был пока не готов отправить их в урну, но хотя бы убрал с глаз долой, тем самым утешая себя мыслью, что это только начало. Войт смёл осколки, оставив себе на память несколько порезов, и в три захода убрал их в мусорные контейнеры.
Этой ночью он всё-таки пришёл в спальню к Марте и горячими поцелуями вымолил себе прощение. Она не сразу отдалась ему, уворачиваясь от объятий, но он смог уговорить её. Сначала словами, а затем ласками. И она простила. Как потом ещё много раз.
Он пробыл в L.A. три дня. Затем вернулся всего на неделю и снова исчез, захватив с собой Артура. Марта пока занималась обустройством магазина, много времени проводила с матерью Генри, и стала копить в себе обиду. Это со временем начало выливаться в стычки и серьёзные ссоры. Пытаясь меньше её расстраивать, он уговаривал её ехать с ним, правда, не особо настаивая. Марта отказывалась, ссылаясь на занятость. Но у Генри возникло подозрение, что так она лишь хочет вызвать у него чувство вины за то, что был не до конца с ней откровенен.
После первого проекта Генри стали поступать и другие предложения от независимых авторов. Неожиданно для всех, сценарий никому неизвестного мальчишки из Лондона выстрелил, собрав вокруг себя не только кассу и высокие рейтинги, но и несколько наград на фестивалях. И за четыре года Войт выступил продюсером дюжины авторских кинолент, большинство из которых становились хитами, а пара фильмов заявлялись на соискание высоких наград.
Он собирал вокруг себя молодых и талантливых людей, которые не гнались за славой, а по-настоящему любили кино как искусство, и готовы были жертвовать многим лишь бы сотрудничать с ним. О Генри заговорили как о человеке, дающим шанс реализовать свои замыслы, какими бы безумными они ни казались. Его фамилия стала чем-то вроде товарного знака, предрекающего успех. К нему обращали как и отчаявшиеся мэтры, идеи которых не нравились студийным боссам, так и воодушевлённые новички, горящие желанием покорить Голливуд.
Но долгое время Войт занимал лишь одну позицию продюсера. Пока на глаза ему не попался сценарий, не дающий ему теперь покоя. Военная драма о первой мировой войне была не похожа ни на что, чем он занимался ранее. Эпичная, наполненная напряжением, отчаянием, скроенный из подвигов, любви и смерти. И она была буквально у него под самым носом.
Генри по уже сложившейся традиции был приглашён к Альфреду на традиционный ужин с его коллегами, или "мальчишник", как шутил его сосед. Поначалу все обсуждали такие серьёзные темы, как социальное обеспечение и проблема беженцев, пока кто-то не обратил внимание на то, чем занимается Войт.
— А вы знаете, Генри, у Альфреда есть для вас сюжет! — заявил Николас Уолберг, высокий тощий профессор математики с всклокоченными седыми волосами. Он посмотрел на него поверх своих очков в роговой оправе и, не смотря на отмахивающего Альфреда, продолжил. — Он написал его лет десять назад и как-то обмолвился, что было бы неплохо показать его своему знаменитому соседу. Он мечтает увидеть свою историю на экране, но слишком скромен, чтобы обратиться к вам с такой просьбой.
— Николас, прошу тебя! — воскликнул покрасневший историк.
— Я не знал, — Генри был заинтригован и повернулся к соседу. — Почему вы не говорили, что пишете?
Альфред махнул рукой.
— Потому что я не пишу, — он откинулся на спинку стула. Видно, пара рюмок его любимого хереса всё-таки придала ему определённую смелость, и Альфред продолжил. — Вы же знаете, что моей страстью является Первая мировая война. Я долгое время изучал архивы, дневники и исторические документы и заметил, что некоторые из них переплетаются. Итак, у нас есть сухие официальные документы, ничего не говорящих нам о тех людях, про которых в них идёт речь, и дневники этих самых людей, где мы узнаём об их трагедиях, чувствах, мотивах. И вот так сплетаются многочисленные истории, повествующие о любви, смерти и самоотверженности. Я вычленил те, что показались мне самыми пронзительными. А правильно их скомпоновав, я смог свить из них одну.
— И какую! — воскликнул Николас. — Дай ему прочесть. Генри, держу пари, вы будете в восторге. Все здесь присутствующие читали его. Теперь пришла ваша очередь.
— Буду рад прочесть, — обещал Генри.
После ужина, пока все остальные расположились в гостиной, Альфред отвёл Войта в свой кабинет. Многочисленные полки высоких шкафов были битком забиты книгами,
