Высокая небесная лестница - Джиён Кон

– Йохан! Йохан! Неужели это ты? В молитве я дала обещание Богу, что поступлю по Его воле, если Он позволит увидеть тебя хотя бы раз, и вот ты здесь!

– Ты не сердишься, что я пришел? Ты ведь… недавно предложила расстаться… – переспросил я, запинаясь.

– Нет, Йохан, мое сердце сломило мое тело. Не прошло и дня, а я просто до смерти тосковала по тебе. Я молилась, что хочу увидеть тебя. Помолилась – и вот ты пришел! Обними же меня, Йохан! Дай мне ощутить, настоящий ли ты…

Я неловко обнял ее. Тело Сохи горело. Когда я прижался к ее плечу, то жар с болью передался мне.

– Очень… больно?

– Да, но я рада. Раз болею, можно не лететь в Америку, ведь так? Накануне отъезда надо было собирать вещи, а я никак не могла, все валилось из рук, так как не хотела ехать… Я правда не хотела лететь. О, сердце победило мое тело, а тело победило меня.

Cильная, как смерть, жестокая, как преисподняя, любовь, которую не могла погасить великая вода и не могло снести бурное течение реки, похоже, переполняла нас обоих. Я понял, что мы с ней переходим непроходимую реку.

13

Я прижался к ней и потерся о щеку. Горячее дыхание коснулось мочки моего уха. Я разжал объятия и положил руку ей на лоб. Он пыхал жаром.

– Даже лекарство не помогает? Позвать медсестру?

Сохи обессиленно покачала головой.

– Не надо, врач сказал, нужно медленно сбивать. Через три-четыре дня должна упасть. Я согласилась. До тех пор придется лежать в больнице. Не отправит же меня дядя насильно. Йохан! А ты будешь навещать меня каждый день?

Взяв ее за руку, я кивнул.

– Прости за недавнее. Я думала, нам надо расстаться. Считала, что получится принять решение и резко сказать, как отрезать. А сама не смогла вытерпеть и дня, потерпев фиаско, вот так свалилась… Но, когда собирала чемодан, до меня дошло. Что смогла заявить тебе так резко и жестко (хоть и вызвала на встречу с целью объявить о расставании), лишь потому что ты был все еще рядом со мной. Поэтому я и смогла притвориться сильной. А когда поняла, что тебя больше нет, стало невозможно делать вид, что я на коне.

Из глаз Сохи на подушку покатились слезы. Я вытер их ладонью. Сохи взяла мою руку и прижала к своей щеке.

– Прости, Йохан. Было больно? Я страдала даже от мысли, что ты мучишься. Мне и самой было ужасно больно, словно обожгло огнем.

– Не плачь! Прости меня. Прости, что заставил тебя страдать.

Я погладил ее по волосам. Сохи обессиленно склонила голову набок и улыбнулась.

– Все ведь случилось из-за того, что я тебе предложила расстаться. Эх ты, дурачок, разве тебе извиняться?

Я присел рядом с ней и уткнулся головой в подушку. Зашкаливающая температура ее тела перекинулась на меня. Это напомнило тепло гнезда с кладкой яиц, которое только что покинула мать-птица.

Ассоциация с птичьим гнездом вызвала в памяти лицо Анджело, который сказал, что единственное достойное дело в его жизни – это пропуск молитвы ради спасения птенцов. Один за другим всплывали и другие образы: лицо стоящего рядом Михаэля, лица брата Томаса, аббата и отца-магистра, лица моей бабушки и матери. Все они стояли по одну сторону. За ними была правда, и они представляли, так сказать, правильный и неизменный мир. Они оставили одно место и для меня и, конечно же, хотели, чтобы я занял его. У них было четкое распределение на четыре сезона года: и холод, и теплая весна, и жаркое лето, и прохладная осень. А Сохи стояла в одиночестве по другую сторону, похожую на темный лес, или тропу на краю пропасти, или горный извилистый поток, который неизвестно куда приведет за резким поворотом.

Я любил свою семью и братьев по монастырю. Все, что я пережил с ними, было мной. А Сохи появилась в моей жизни каких-то пару месяцев назад. И у нас с ней не было ничего общего. Всего-то провели бессонную ночь у реки и раз поцеловались. Однако я хотел оставить весь свой прошлый мир и перейти на другую сторону. Мне хотелось держать в своих объятиях это теплое, мягкое и нежное тело. Я хотел почувствовать ее такие осязаемые губы и хотел жить, слыша ее слегка картавый голос…

– Мама сильно ругалась… Знаешь, маме нравится он. Считает, что он для меня слишком хорош. Она постоянно ругается, что слишком долго заставляю его ждать… Йохан! Что же теперь будет с нами? – спросила Сохи.

Я же, имея две руки, теплые губы и нежный язык, не мог удержать ее ни словом, ни делом … Слабость и боль в теле, одолевшая меня на вечернем чтении, вновь накатила волной.

– Потом, когда мне… станет лучше, ты меня просто отпустишь туда? – снова спросила она. И, будто не выдержав тяжести этих слов, прикрыла глаза.

– Не хочу тебя отпускать… На самом деле не хочу…

Единственное, что я мог, – это взять ее за горячую руку и погладить по взмокшим волосам.

– Давай еще подумаем. Не будем сейчас ничего решать, просто рассмотрим все возможные варианты, – только и смог вымолвить я.

В ее глазах промелькнул огонек надежды, который и помог немного успокоиться, смежить веки и поспать.

14

Я вышел из больницы. И вместо монастыря повернул к берегу реки. Дождь шел на убыль. Напоминая легкую икоту после затяжного плача, деревья капали остатками дождевой воды. Так странно. Мне этот долгий дождь напомнил затяжной плач Небес.

Я подошел к нашей скамейке у реки. Она стояла на прежнем месте. А как иначе? Но теперь эта скамья уже не была обычной. И дорога вдоль берега реки, по которой я шел, перестала быть просто набережной. И эта сегодняшняя река, что текла десятки тысяч лет назад, тоже уже не была прежней. Всего лишь один человек – она вошла в мою жизнь, но вся природа, все окружающие меня предметы предстали в новом свете: разговаривая со мной, нашептывали свои истории и воспевали воспоминания, запечатленные в моем сердце. Я боялся того, о чем будут шушукаться и что напевать придорожные деревья, воды реки и скамейка каждый раз, когда, расставшись с ней, я буду ходить этим путем. Каждый шаг по этим улицам будет эхом отзываться, крича об ее отсутствии. И в монастыре тоже было небезопасно. Я переменился настолько, что даже храм уже был немыслим для меня без места, на котором