Высокая небесная лестница - Джиён Кон

– Я в курсе. За последние несколько месяцев Михаэль несколько раз звонил и говорил, что хочет покинуть монастырь. Вот потому я и приехала за ним. Он не создан для этого места. Мы предполагали, что не продержится и года, однако он тут слишком надолго задержался. Я собираюсь увезти его. Все эти десять лет он сходил с ума, а теперь, мне кажется, к нему вернулся разум.
Сначала я даже не поверил своим ушам, так уверенно она себя вела, будто приехала спасти своего мужа, запертого в заколдованном замке. Услышав про то, что Михаэль звонил ей в последнее время и говорил о своем желании уйти, я почувствовал некое предательство. Мне вдруг стало интересно, кто такие эти «мы», о которых она упомянула.
– Если бы вы знали, как рос Михаэль, как жил и как здесь оказался, то поняли бы, о чем я. Он из тех людей, которые не привыкли в чем-то нуждаться.
С этими словами девушка поправила на руке броский браслет, тоже с дорогостоящим логотипом известной фирмы. Ее удлиненные черты вытянутого лица с миндалевидными глазами напоминали портреты Модильяни. Она держалась очень уверенно, словно опекун, который знает, что делает… Я решил помолчать, пока она не договорит.
Внезапно дверь распахнулась. На пороге стояли Михаэль и Анджело.
– Йохан, вот ты где, а мы тебя искали… – сказал Михаэль, и тут же, при виде этой особы, лицо его превратилось в застывшую маску.
Растерявшись, я собирался ответить, а он в это время шагнул в комнату.
– Йохан, не стоит твоего беспокойства. Можешь нас ненадолго оставить?
От его голоса веяло холодом. Я поспешно встал, намереваясь выйти, а Михаэль сказал:
– Слушай, я зайду к тебе после комплетория, дождись меня. Кажется, мне нужно кое-что тебе рассказать.
На лице Михаэля читалось неприкрытое пренебрежение и презрение к этой нежданной гостье. Когда я вышел за дверь, Анджело схватил меня за рукав.
– Брат Йохан, я видел ее сегодня утром. По дороге в свечную она уцепилась за меня и просила позвать брата Михаэля. Я связался с ним, но он отказался.
Мы стояли, прислонившись к стене в коридоре у приемной. Оттуда, где остались один на один Михаэль с гостьей, не доносилось ни звука.
– Говорит, они собирались пожениться.
В ответ Анджело медленно кивнул.
– Заявила, что пришла забрать Михаэля. Да так уверенно.
Анджело снова кивнул.
– Видно, любила. И все еще любит…
У меня вырвался смешок, на что Анджело, склонив голову набок, в недоумении сказал:
– Ну а чего? Любит, вот и ждала все это время, и приехала в такую даль. Душа болит. На взгляд других, может, и ерунда, но любовь ведь штука болезненная.
Анджело говорил это, глядя в окно. На западной стороне неба перились, словно крылья ангела, облака, а сквозь них багряным шрамом алел закат. Мое сердце нащупывало пятую стену монастыря, откуда я провожал Сохи.
– В любом случае любовь причиняет боль, вот и Господь всегда страдает. Потому как Бог – это любовь. Когда смотрю на закат, он мне напоминает израненное любящее сердце Создателя, и мое сердце тоже начинает болеть.
В эту минуту зазвонил колокол. Он сообщал об ужине. Мы с Анджело направились к трапезной, напоследок оглянувшись на закрытую дверь. В тот день на кухне мы отвечали за помывку посуды, куда потом пришел Михаэль, который, кажется, пропустил ужин.
– Гостья ушла?
На вопрос Анджело Михаэль как ни в чем не бывало, присвистнув, ответил:
– Пошел уже десятый год, как я здесь… Мне становится невыносимо от мысли, чем же я жил до прихода сюда… Йохан, Анджело! Я сегодня вот о чем подумал. Есть человек, который плачет от недостатка ломтя хлеба, а другой плачет от того, что ему сотый кусок уже оскомину набил и в горло не лезет. Понятно, для обоих это – адские муки. Но если задуматься, то несчастья в виде нехватки куска хлеба еще как-то можно избежать, накормив этого несчастного, но вот спасти страждущего, которому приелся уже сотый кусок, ох как… нелегко, можно сказать – невозможно…
Михаэль ополоснул в раковине тарелку и положил в посудомойку. Наши с Анджело взгляды пересеклись – у нас отлегло от сердца. Михаэль, насвистывая, начал тихонько напевать:
«Я любил, когда распустились листья,
Я любил, когда дули ветры,
Я любил на закате солнца.
Голыми ветками, озябшими руками в поисках любви
Я бороздил ледяное пространство,
А ты таки до моей смерти будешь
Деревом на берегу реки, и это ты…»
Это была песня на слова поэта Ким Ёнтхэка «А ты таки…». Мне вспомнилось, как Михаэль пришел ко мне в келью и зачитал строчки из книги святого Шарля де Фуко.
«И эта печаль превратила меня в абсолютно немого, особенно упорно преследуя, когда окружающие устраивали банкеты и пирушки. И даже на вечерах, устроителем которых был я сам, уже вскоре молчание обуревало меня, и в конце концов все у меня вызывало отвращение».
Я почувствовал глубокое сочувствие к той, кого Михаэль отослал. С другой стороны, это означало, что когда-то он успел испытать любовь. А потому будут мгновения, когда воспоминания замерцают в его сердце, словно солнечные блики на трепещущих от ветра листьях. И напомнят ему о любимых лицах, как старая рождественская открытка, которую потихоньку вытаскиваешь из ящика стола, проснувшись в одиночестве глубокой ночью под стук дождя за окном.
Я вернулся к себе в кабинет. Телефон молчал. Я снял трубку и поднес к уху. Из нее как ни в чем не бывало доносились гудки «пи-пи-пи», словно бы говоря: «Со мной все хорошо, чего зря панику наводишь?» В полном одиночестве я вышел на задний двор монастыря. В гостевом домике сегодня, видимо, никого не было, все окна были темные. Взглянув на крыльцо, я вспомнил слова Сохи, сказанные мне там. Вспомнил, как иногда во время разговора сквозь губы слегка проглядывал ее милый зубик, что выбился из ряда своих ровных собратьев. Я подумал о том, что за день до отъезда она сказала про нас «мы». И утешил себя мыслью, что она уехала на время не ради