Самый тёмный грех - Ноа Хоуп
Хосе, будучи прикованным и измученным, бился в своих цепях, съёживаясь от каждого нового звука пытки. Его глаза метались по подвалу, полные животного ужаса и осознания собственной неминуемой, мучительной участи.
Прошло, может быть, минут десять, которые показались вечностью. Наконец, Лукас медленно выпрямился, отступая от того, что когда-то было Эмилем и Жюлем Морлан и Хосе. Теперь это были лишь изуродованные, почти безжизненные куски плоти, жалкие остатки человеческих существ.
Лукас вытер руки о какую-то грязную тряпку, валявшуюся на бетонном полу. Его грудь тяжело, но ровно вздымалась, словно он только что закончил пробежку, а не сеанс методичной, жестокой расправы. Затем Лукас медленно повернулся ко мне. Его лицо было абсолютно спокойным, почти безмятежным. Лишь в самой глубине его глаз всё ещё плясали дьявольские огоньки необузданного удовлетворения.
Он подошёл ко мне, сокращая расстояние несколькими широкими, уверенными шагами. И, не говоря ни слова, властно, почти грубо притянул меня к себе. Одна его рука сомкнулась на моей талии, другой – запустила пальцы в волосы, резко, почти болезненно запрокинув голову. Его губы обрушились на мои в жадном, собственническом поцелуе. И я ответила ему с той же безумной страстью, цепляясь за него, как за единственную опору в этом хаотичном мире.
Когда Лукас, наконец, оторвался от моих губ, оставляя их гореть и пульсировать, мы оба тяжело дышали, воздух вокруг нас, казалось, искрился от напряжения.
– Пойдём, мой ангел, – хрипло произнёс он, и в его голосе звучали нотки нежности, предназначенной только для меня.
Лукас взял меня за руку, его пальцы крепко переплелись с моими. Мы поднялись по лестнице, оставляя позади подвал с его ужасами. Тишина верхних этажей, нарушаемая лишь тихим гудением кондиционера, показалась оглушительной, почти нереальной после того, что произошло внизу. И остановились лишь в просторной, залитой мягким светом гостиной. Посреди комнаты, на журнальном столике из тёмного дерева, я заметила разложенные архитектурные чертежи – проект невероятно красивого, современного дома, с панорамными окнами, и сложной, многоуровневой структурой. А сверху лежала изысканная бархатная коробочка глубокого, насыщенного тёмно-синего цвета.
Моё сердце, только что успокоившееся после адреналинового всплеска в подвале, сделало очередной кульбит и замерло, а потом бешено заколотилось в груди.
Лукас остановился рядом со столиком, помедлил несколько секунд, затем протянул руку и взял коробочку. Его длинные пальцы сомкнулись на гладком бархате. Он повернулся ко мне, и в его глазах, которые совсем недавно горели холодной яростью и первобытной жестокостью, теперь плескалась такая глубокая нежность и всепоглощающая любовь, что у меня перехватило дыхание, а где-то внизу живота сладко заныло.
Мои руки сами собой взлетели ко рту, чтобы сдержать рвущийся наружу вздох изумления, неверия и сладкого предвкушения. Мысли в голове спутались, превратившись в хаотичный вихрь.
Этого не могло быть. Или…?
– Дана, я больше не хочу оглядываться на прошлое. – его голос был низким, глубоким, обволакивающим. Каждое слово вибрировало силой и теплом, проникая под кожу и вызывая дрожь предвкушения. – Оно осталось там, внизу, вместе с теми, кто пытался тебя сломать. И больше не имеет над тобой власти. Единственное, что важно – это наше настоящее и будущее.
Он медленно открыл коробочку. Внутри на атласной подушечке, сверкал бриллиант невероятной чистоты, окружённый россыпью более мелких камней. Это было самое прекрасное кольцо, которое я когда-либо видела.
– Я хочу делить с тобой каждую радость и боль, которая ещё может выпасть на нашу долю. Я хочу быть твоей опорой, защитой и палачом, если потребуется. И я хочу, чтобы ты была моей навеки. До последнего вздоха. И даже после. Поэтому… – Лукас поднял на меня глаза, полные такой сокрушительной любви, – Дана, окажешь ли ты мне честь стать моей женой на всю вечность, и разделить со мной эту жизнь и все следующие?
Слёзы счастья градом катились по щекам, и я даже не пыталась их сдержать. Не в силах вымолвить ни слова и задыхаясь от нахлынувших чувств, я лишь лихорадочно закивала, чувствуя, как улыбка растягивает мои губы. Это было больше, чем я когда-либо смела мечтать. Это было искупление. Обещание новой жизни, выкованной из пепла и боли старой. Это был свет в конце бесконечного, тёмного туннеля.
– Да! – наконец вырвалось у меня сдавленным шёпотом, который тут же перешёл в рыдание. – Да, Лукас! Тысячу раз да!
Он улыбнулся – широко, открыто, той редкой, ослепительной улыбкой, которую дарил только мне, и от которой у меня каждый раз сладко замирало сердце. Осторожно взял мою дрожащую руку и благоговейно надел кольцо мне на палец. Оно идеально подошло, как будто было создано специально для меня. Затем притянул меня к себе и снова поцеловал – на этот раз нежно и трепетно, что случалось с ним не так уж и часто и оттого было ещё более ценным.
– Я люблю тебя, Дана, – прошептал он мне в губы, когда мы, наконец, оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. – Больше всего на этом проклятом свете. Ты – моё всё. Моё наваждение, моё проклятие и моё единственное спасение.
Он крепко, почти до боли, сжал меня в своих объятиях, словно пытаясь слиться со мной воедино. Я уткнулась лицом в изгиб его шеи, вдыхая его уникальный, пьянящий запах. Мы стояли так несколько долгих, сладких секунд, время будто остановилось. Затем Лукас провёл рукой по моим волосам, его пальцы нежно перебирали пряди, успокаивая и одновременно разжигая пламя желания, которое тлело где-то глубоко внутри. Чуть отстранился, но не выпустил меня из кольца своих сильных рук.
– Этот дом наш. – Лукас жестом указал на чертежи. – Место, где не будет страха и боли. – Он на мгновение замолчал, его взгляд стал ещё глубже, темнее, словно прямо сейчас смотрел в самые потаённые уголки моей души, видя там все мои шрамы. – Однажды смех наших детей наполнит эти стены, Дана. Их топот будет звучать в коридорах, как самая прекрасная музыка. И я клянусь тебе всем, что у меня есть, – они никогда не будут чувствовать того ужаса, через который пришлось пройти нам. Они познают только безусловную любовь.
Слёзы благодарности и безграничной любви снова застилали мир мерцающей пеленой. Я точно знала, что его слова – это не просто обещание, а священная клятва.
