Майор, спеши меня любить (СИ) - Кир Хелен

Впервые в жизни ругаюсь отборным матом. Толкаю водительскую и сразу ныряю в снег. Ползу, пытаясь что-то увидеть. И лучше бы мне ослепнуть. Миша отстреливается, стоя на одном колене. Вторая нога в крови. Под ним лужа. Душу в себе крик.

Федя лежа палит. Оскалившись, стреляет без передыха. И он тоже ранен.

Этих тварей в тулупах море! Их человек двадцать. Собаки с пеной у ртов рвут поводки. Захлебываются в своей злобе. Я знаю этих тварей, они специально выращены и обучены рвать людей. Для них особых тренеров вызывали, которые собак на бои настраивают. Если они сорвутся, нам всем жить на пару вдохов осталось.

- Стооой!

Громкий крик перекрывает поляну. И меня вновь парализует. Оружие замолкает. Никодим подходит к мужикам. Переговорив, по всей видимости, приказывает убрать собак. Те беспрекословно заводят их в фургон.

- Поговорим? – останавливается в шагах пятнадцати от Миши.

- Что надо? – рубит Громобой, вставая на ноги.

Ему больно, он ранен, но поднимается во весть могучий рост. Никодим перед ним шпендель в шляпе мохнатой. Грудь Миши мехами кузнечными расходится, руки как кувалды. Я слишком хорошо знаю Никодима. Превосходство Юматова его раздражает очень сильно. Отсюда вижу, как кожа на щеке дергается.

- Отдай мне беглянку.

- Зачем? – нехорошо улыбается Громобой.

- Мне ее на воспитание хорошие люди отдали. Мать волнуется. Отец в коме. А она все сбегает и сбегает. Дурная кровь. В миру ей делать нечего.

Достаю пистолет. Вытягиваю руку, как учил Федя. Целюсь.

- Правда? А мне она понравилась.

- Отдай. Неужто из-за девки хочешь здесь, – обводит кнутом вокруг, – навсегда остаться в моих лесах.

- Прям твоих? – недобро жмурится Миша.

Никодим кивает.

- Здесь все мое. Власть. Природа. Люди. Твоего здесь ничего нет.

- Ну тогда пойди, – сплевывает сукровицу. – Забери.

Взвожу курок. В голове как по маслу всплывают указания Юматова.

- Не желаешь добром, значит.

- На хуй. Пошел.

Четкие слова Громобоя взрывают лес. По толпе катится рокот. Возмущаются твари. Бога живого обидели. Только бог ли это? Тупые вы бараньи головы, набитые соломой. Это же сам дьявол стоит.

- Слышь, Никодим, – надрывно смеется в стороне Федя. Ошалело смотрю, как он, перекатываясь, выдирает из снега какую-то трубу. Вскидывает на плечо. – Хочешь полетать?

- Братия-я-я!

- Я тебе сука щас дам «братию»! – орет Миша, вскидывая пистолет. – Ты Янку пальцем больше не тронешь даже в своих ебаных извращенных мечтах.

Гул и грохот сотрясают воздух. Позади мужиков, что сидят за деревьями, появляется Абрек. Он похож на демона возмездия. Откуда взял снегоход не понимаю, еще больше не понимаю, как он стреляет в двух рук. Чем он руль держит. Начинается какой-то ад.

Все кричат, все тонет в пальбе и шуме. Слежу за тремя парнями. Миша перезаряжает, снова и снова лупит, не переставая. Федя взрывает, до меня доходит что у него гранатомет. Так, кажется, эта штука называется. Абрек, спрыгивая со снегохода, с маху налетает на огромного бородача и вступает с ним в схватку. Остервенело сбивая с ног, садится сверху, методично превращая его лицо в кровавую маску.

Вдруг Миша спотыкается и приседает. Как во сне вижу, что Федя кричит, обращаясь к брату. Наплевав на все, выныриваю из укрытия и бегу к нему. Плевать на все. Несколько метров растягиваются в вечность. Прибавляю шаг. Падаю около и тормошу Громобоя. Трясу, схватив за толстый свитер.

- Мишенька, что с тобой?

Он молчит. Поднимаю ладони, а на них кровь. И все. Меня выключает.

- Миш. Миш. Миша.

Монотонно повторяю. Не знаю и знать не хочу отчего, но ресницы Громобоя дергаются. Он смотрит мутным взглядом, а потом разлепляет горячие сухие губы.

- Ревешь, что ли? А ну прекрати.

Судорожно киваю.

- Все нормально. Я просто. Мне что-то в глаз попало.

- Ян! – тревожно ревет и в тот же миг ощущаю на загривке хват. Никодим!

- Попалась? Что же ты бегаешь? – еще раз встряхивает, выворачиваюсь. – Прощайся с женихом-то. Домой пора. А он тут уснет. Навсегда.

Миша поднимается. Кровь хлыщет на снег, но он твердо стоит. Пистолет в метре от него. Ищу его взгляд, прошу не делать глупостей, потому что оружие Никодима направлено прямо ему в голову.

- Я пойду, – овечьим голосом блею.

- Готова пройти обряд очищения от скверны?

- Готова.

- Я добрый сегодня, – издевательски смеется. – Прощайся. А потом в скиты. Тебя уже ждут там.

«Стой» одними губами шепчу Юматову. В глазах Миши бешеная злоба. Если сорвется, голыми руками погань задавит, но пистолет, направленный в голову, меня пугает до одури. Ради жизни своего Громобоя делаю невозможное. Сую руку за пояс и выдергиваю свой.

- Чтоб ты сдох, адский демон, – выворачиваюсь из руки Никодима, подгадав момент.

Одновременно с этим Миша проезжает на коленях по снегу, хватает ТТ, и мы одновременно направляем стволы на Никодима.

- И кто кого?

Никодим целится в Мишу, а мы вдвоем в него. Пока думаю, что сказать, раздается хлопок. Поверженный демонический бог кулем валится на землю.

- Я с блядьми не торгуюсь, – выплевывает Громобой. – Я их убиваю.

И падает на снег без сознания.

Из всех щелей наезжают машины. Цветные мигалки окрашивают снег, выбегают люди в форме, а я опускаюсь около Громобоя и начинаю безудержно рыдать, пока меня не оттаскивают.

- Янка, – хрипит Федя, прижимая к заледенелому свитеру. – Он выживет. Мы с ним еще не из такой жопы вылазили. О, Абрек, а тебя че тоже подрали? Ну собаки в тулупах! Падлы, а не люди.

Эпилог.

Пару месяцев спустя.

Просыпаюсь от солнечного света. Тянусь, жмурюсь как сытый кот. Такой кайф не передать словами. Да еще и отпуск. Огонь!

Подтягиваюсь локтях, заспано ищу взглядом Яну. Прислушиваюсь. Из кухни доносится тихая мелодия. Она часто ставит, когда готовит. Вот рай, а не жизнь. Взялась каждое утро мне завтрак готовить. То блинчиков намутит, то брускетов наваяет. Я не прошу, конечно. По мне нет ничего слаще, когда просыпаюсь и ее вертлявую попку к себе ближе прижимаю. Люблю, когда она сонная. Такая сладенькая, аж в груди спирает.

Улыбаюсь как дурак, разглядываю потолок. Люблю ее. Так люблю, что сам себе поверить не могу, что Яна со мной. Нежнятина моя, девочка золотая, самая родная, самая-самая.

Запахи кружат голову. Что-то подпевает там хрустальным голоском. Сматываюсь в ванну, быстро привожу себя в порядок. Натягиваю лишь штаны, майку не ищу. Дома же. Можно и так.

Направляюсь туда, где соблазнительница ходит. Прижимаюсь плечом к косяку, скрещиваю руки. Босая, в моей футболке. Упрямо отказывается надевать свою одежду. Хотя забил полный шкаф. Обожает, как сама говорит, громобоевские майки. Я не против.

Трет ножку о ножку. Залипаю. Я фанат Янкиного тела. Самый ярый! Переворачивая последний блинчик, шипит, сует пальчик в ротик. Тихо подкрадываюсь, перегибаюсь, выключая конфорку. Не пугается. Знает обретенные недавно привычки, выучила. Откидывает голову мне на грудь, звонко хохочет.

Зарываюсь в шейку, целую. Бормочу с добрым утром, а сам сажаю на стол и жадно руками под футболкой шарю. Будто не было вчера ничего. Ведь уснули поздно. Но я так плотно сижу на своей синеглазой чистейшей «дури», что все время мало.

- Любимая моя, – ошалело зацеловываю. – Моя Яночка. Моя!

- Твоя, – присасывается пиявкой ненасытной. Окончательно проваливаюсь в сироп. Пах тянет, сводит спазмом. Раскрываю бёдра малышки, плавно вклиниваюсь. Сминаю майку, задираю выше. Подставляется, ластится. – Люблю тебя.

- М-м-м, очуметь можно.

Прижимаюсь сильнее. Нагло лезу в трусики, стаскиваю. Руки Яны уже шарят в моих штанах. Двигаюсь вперед, даю полный доступ. Сносит одномоментно. Не успевает провести пальчиком по налитой головке, как отталкиваю нетерпеливо ладошку и врываюсь в тесную влажность.

Она течет для меня. Для меня!

- Что ж ты такая … – с невыносимым кайфом выдвигаю. – Как тебя не любить, – двигаюсь, ловлю небывалое удовольствие. Никак не привыкну.