Кляпа. Полная версия - Алексей Небоходов

Холодец потёк. Свёкла расползлась. Горошек рассыпался по простыням. Майонез стекал, оседал на локтях. Валя лежала, как блюдо, которое подали не вовремя, в меню не числится, но почему—то его всё равно заказали. Она не чувствовала возбуждения. Ни раздражения. Только липкость, усталость и запах варёного картофеля, смешанный с пылью от кондиционера.

Сергей Валентинович начал раздеваться. Медленно. С уважением к процессу. Он снял рубашку, сложил её. Снял брюки, аккуратно повесил. Остался в носках. Потом, посмотрев на себя в зеркало, снял и их. Его тело было рыхлым, бледным, но он вёл себя, как мраморный шедевр, сошедший со страницы плохо отредактированной эротической книги.

Он подошёл к кровати. Ступил на край, но не рассчитал – нога попала в крошку от яйца, скользнула, и он с криком потерял равновесие. Валя зажмурилась не от страха – от предчувствия. Через секунду они уже лежали на полу: он сверху, в липкой массе, она – под ним, в салате и стыде.

– Это… всё ещё эротика? – прошептала она.

Он задыхался, пыхтел, руками пытался отлепиться от простыни.

– Это… страсть. По—нашему. Домашняя.

Кляпа запищала:

– Всё! Всё, Валюша! Это финал! Ты единственная женщина в мире, которую трахнули через холодец! Я пишу меморандум в галактику! Образец! Кулинарная оргия под шубой!

И в этот момент дверь, пропитанная хлоркой, фосфором и равнодушием, скрипнула. На пороге стояла горничная. Невысокая, в мятом халате, с тряпкой в руке и с лицом, на котором застыла вся гамма чувств – от отвращения до трансцендентного ужаса.

Глаза её расширились до такой степени, что в них можно было войти не просто Министерством чрезвычайных ситуаций, а с полным батальоном, палатками и кухней быстрого реагирования. Зрачки побледнели, брови задрались к линии роста волос, рот приоткрылся, словно организм пытался одновременно вдохнуть, прокричать и осудить. Она шагнула вперёд, потом резко отпрянула, как будто её ударило током не от происходящего, а от одной только мысли, что это может быть правдой.

На полу, в тишине, напоминавшей музыкальную паузу перед финалом оркестра, лежали два тела, голые, облепленные свекольными и горошковыми фрагментами, как если бы кто—то нарочно решил переписать все известные кулинарные каноны и сделать борщ по—инопланетному – с человеком вместо говядины. У Валентины на колене покоился ломтик яйца, от которого стекал майонез, оставляя след, напоминающий дорожку для насекомых. Сергей Валентинович, с лицом паломника на привале, всё ещё держал в руке ложку, будто пытался отпугнуть этим жестом невесть откуда взявшегося здравый смысл.

– Помогите! – заорала горничная, голос её сорвался на визг, и в нём смешались испуг, непонимание и что—то древнее, как страх перед чумой. – Что здесь происходит?! Это… это ритуал? Вы… вы что, едите друг друга? Это культ? Это сатанисты?! Нет, нет, стойте… Это борщ… Это борщ… Господи, я не должна это видеть! Они варятся! Прямо на простынях! Кто так делает?! Это же гостиница, не скотобойня! Почему везде майонез? Почему яйцо на колене?! У него в руке ложка! Это всё правда, я знала, я чувствовала, что на этом этаже что—то не так! Это не постель – это жертвенный стол! Я пошла, я ухожу, мне не платят за борщевую резню!!

Она вылетела из номера с такой скоростью, будто за ней гнался медведь с кредитной картой. Дверь захлопнулась, и на этаже повисло напряжённое молчание. Где—то вдали кто—то обронил стакан. Майонез продолжал медленно стекать с подушки.

Валя закрыла глаза. Вздохнула.

– Я – не женщина, – прошептала она. – Я – стол.

После ухода горничной они остались наедине с салатом, тишиной и тем особым типом близости, который возникает между двумя людьми, случайно пережившими нечто, попадающее под несколько статей санитарного кодекса. Майонез стекал с одеяла, огурец валялся под тумбочкой, а ложка – всё ещё в руке Сергея Валентиновича – будто застыла в воздухе, как символ поражения и преданности одновременно.

Валя, медленно поднявшись, завернулась в простыню. Ходить по номеру голой и в холодце – не её любимое занятие, но после пережитого ей уже ничего не казалось экстраординарным. Она вытерла майонез с локтя, посмотрела на себя в зеркале, усмехнулась и сказала:

– Ну что ж… корпоратив прошёл успешно.

Сергей Валентинович кивнул. Он уже сидел на краю кровати и, кажется, переваривал не столько компот, сколько весь прожитый вечер. Он посмотрел на неё, и в его взгляде не было ни похоти, ни смущения – только усталость, доброжелательность и лёгкое, человеческое уважение.

– Простите, – произнёс он, будто подводя итог. – Мне правда казалось, что… ну… гастрономия сближает.

– В принципе, вы правы, – сказала Валя. – Только надо выбрать другой соус. И желательно без лука.

Он рассмеялся. Тихо, по—настоящему. Без надрыва. Как смеются люди, которые больше не притворяются и не пытаются впечатлить.

– Я обещаю, – сказал он, – в следующий раз ужинать будем как нормальные люди. За столом. В одежде. С вилками.

– Салфетки – обязательно, – добавила Валя. – И без крюков.

Они начали убирать. Без суеты. Вместе. Как пара, которая не планировала быть парой, но внезапно оказалась в одной лодке, пусть и забрызганной свеклой. Сменили простыни, собрали огурцы, вытерли подоконник. Ни один из них не пытался анализировать происходящее. Просто принимали его как факт.

К ночи номер стал чище. Не идеально – в щелях всё ещё жили крошки, а в воздухе витал дух уксуса и недосказанности, но ощущение угрозы ушло. Валя села на кровать, вытянула ноги, вздохнула. Он налил ей воды, протянул стакан с той самой неловкой нежностью, что возникает только после падений и крахов.

– Спокойной ночи, Валечка, – сказал он, выключая свет.

– Спокойной, Сергей Валентинович.

– Можно просто Сергей?

– Можно. Но завтра снова по отчётам. Без холодца.

– Договорились.

В комнате воцарилась спокойная тишина – такая, какая бывает между людьми, которые пережили нечто безумное, но нашли в этом собственную версию мира. Не было ни обещаний, ни пафоса – только усталое принятие, добрый абсурд и ощущение, что в этой ночи, при всём её фарсе, родилось что—то удивительно человеческое.

Глава 5

Утро после Суздаля наступило не как новое начало, а как судебное извещение с формулировкой «вступило в законную силу». Свет пробивался сквозь щель между шторой и карнизом, как прокурор между строками приговора. Валя лежала лицом в подушку, будто пыталась вытереть об неё остатки вчерашнего позора.

Пахло стиркой, просроченной тушью и её собственным потом – вязким, как следствие ночного позора и перегрева на нервной почве. Внутри всё гудело – не от похмелья, а от общего разрушения нервной системы. Мышцы