Воля владыки. У твоих ног - Рия Радовская
— Да я как раз на такую дворнягу и тяну, — согласилась Лин. — Которую подобрали и приютили, потому что идти ей некуда. Но это… нет. Ему интересно. Он меня расспрашивал, как у нас что. Но вот та история, которая со мной из-за того лекарства — ему не нравится. Сказал, что тех, кто это придумал, отправил бы на плаху, потому что нельзя так извращать природу. И когда я говорила, что не хочу быть анхой, ты бы видела, как он на меня смотрел. Как на мерзость. А сейчас… Оно только-только прошло, понимаешь? И я как будто не я, хочу, чего раньше не хотела, смущаюсь как дура там, где раньше повода для смущения не видела. Я боялась течки — просто того, что она будет. А сейчас боюсь, что он меня не возьмет. Это нормально вообще, а?
— Я всю жизнь боялась течки. Ненавидела ее и боялась, потому что… — Хесса заговорила еще тише, будто не с кем-то, а сама с собой, так что Лин еле разбирала слова. — Это был гробаный кошмар. Не просто подстилка, даже не просто подстилка, которую имеют как хотят, а гораздо хуже. Подстилка хотя бы боли не чувствует. Я потом до следующей течки еле успевала разрывы залечить, кровоподтеки свести и с мордой что-нибудь сделать, потому что им, мерзким кродахам, не все равно, какая у анхи рожа. Сами фингалов понаставят, а кому и зубы выбьют, а потом рыло воротят.
Она помолчала, покусала костяшку на пальце и отвернулась.
— Я здесь в первый же вечер хотела сдохнуть. Вазу какую-то грохнула. Да мне поровну было чем, честно говоря. Потому что всякого о дворце наслушалась. Что здесь еще хуже, чем в трущобах, что владыка по-разному развлекаться любит. Например, отдавать анху на круг стражникам и смотреть. Или дворцовым извращенцам — так же. И знать я здесь никого не знала, и договариваться было не с кем, и все дырки в единоличное пользование предлагать, чтобы пометили, некому. Да и зачем я им, здешним? У них тут благородные, знатные, нежные, а я кто? Шваль трущобная. Короче… разное передумала. Дохнуть мне не хотелось, конечно, но… казалось, так лучше. А потом… потом я много всякого про течку узнала. Это не было… ни больно, ни унизительно. Но теперь как подумаю, что меня не он, а кто-то другой трахать будет, тошно делается, хоть вой. Я не знаю, что это. У меня тоже такого не было никогда. И не знаю, как у других бывает. Но для меня сейчас это нормально, да. То, что ты говоришь. Вернее, ненормально совсем, конечно, меня никто не выбирал, и мне выбирать нельзя, никому из нас нельзя, потому что потом… совсем край может быть, вот что. Но не получается по-другому. И это бесит.
— Я не верю, — прошептала Лин. — То, что ты слышала. Он не такой. Ну, ты же видела, за что стражникам отдают, мы обе видели. А слухи, — она вспомнила Нариму — вот сидит рядом с тобой убийца-душительница, так?
— Да знаю я. И сама уже не верю. Но у меня тогда совсем с головой хреново было. Течка на носу, зачистки эти все, пыточная… В общем, я рада, что меня остановили. Может, и вообще должна быть на седьмом небе от счастья, что бездна знает почему в сераль забрали. Не могу сказать, что здесь плохо живется. По сравнению с трущобами — просто какой-то сказочный сон. Но то, что я не знаю, чего ждать… раздражает. И куры эти еще. Они не то что все доступные члены обсудят, еще и тебе под шаровары залезут при первой возможности, чтобы посмотреть, как там что. Воротит от этого. С другой стороны… — она подняла голову, посмотрела на Лин так, будто раздумывала — говорить или лучше промолчать. Тряхнула волосами и резко спросила: — Ты все эти художества на Лалии видела? Не сама же она их себе понаставила. Рожа у нее, конечно, довольная. Но она… не знаю, странная, и ей, видно, такое нравится. Но, должно быть, нравится и владыке. Вряд ли он стал бы себя насиловать даже ради митхуны. Так что на круг он, может, и не пускает, но поразвлечься любит по-всякому.
— «Я ношу на себе только то, что хочу носить», — припомнила Лин. — Это Лалия сказала. У меня тогда, наверное, на лице написано было что-то вроде «как он мог» и «не верю», вот и объяснила. Не знаю, что тут сказать. Помнишь, как Сальма от него пришла? «Ах, владыка был так нежен, я так мечтаю попасть к нему снова»… Может, он правда всякое любит и готов подстраиваться?
Лин прикусила губу. Вдруг вспомнила другое: «Я чуть не убил свою первую анху». Это было личное, не для трепа, но подтверждало мысли Хессы. А еще — как старший агент Лин отлично знала, что анха не всегда способна контролировать свои желания, а сейчас и на себе это испытала. Насколько контроль теряется во время течки и на что способна согласиться анха в пылу страсти, она думать боялась. Потому что на ум лез исключительно криминал с печальным исходом.
Но Сардар, кажется, Хессу не обидел. Иначе, после всего, что рассказала — разве Хесса тосковала бы так и ждала бы? Не только в неопределенности дело. Но это тоже было личное — и не ее, поэтому спрашивать Лин не стала. Только сказала:
— Хорошо, что у тебя тогда не получилось. И, Хесса… у тебя ведь его метка. Значит, хотя бы о следующей своей течке ты точно знаешь.
— Да уж, знаю, — та потянулась к шее, дотронулась и тут же отдернула пальцы, будто обожглась. — Но после следующей течки будет еще одна, и еще… Это никогда не закончится. Я не умею ни как Сальма светиться от счастья, ни… говорить о важном, вообще не умею ничего, что могут… эти. Орать разве что, по поводу и без, да и то не в койке, а так… И вообще он — первый советник, а я — безродная анха из трущоб, — она невесело усмехнулась, сказала
