Демонская кровь Маргариты - Ольга Александровна Ильина

Видение снова сменилось, и на этот раз мы оказались у другого дома, такого же красивого и богатого, как дом моих предков, а лунная дорожка настойчиво зазывала нас внутрь.

— Это твой дом? — спросила Роза у Лили, и та неохотно кивнула.

Мы вошли, огляделись. Кругом все было так… ну так… по-старинному, словно мы оказались в каком-то дворце эпохи Екатерины второй. Я сразу окрестила его музеем, и такими же музейными экспонатами, наверное, выглядели обитатели этого дома. По крайней мере, седовласый мужчина с зачесанными назад волосами — тот самый дед Лили, Герман Олдрич вполне этой теории соответствовал.

В видении он стоял в кабинете, полном стеллажей с книгами и строго отчитывал съежившуюся в кресле девушку. Она явно его боялась, а он то ли этого не понимал, то ли не желал понимать.

— Только не говори мне, что это…

— Моя мать, — в таком же ужасе прошептала Лиля.

— Я надеюсь, ты понимаешь, дочь, что от твоего решения зависит будущее всего нашего рода? Семья Савинских очень известная и древняя, один из их предков когда-то председательствовал в Совете. Если мы с ними породнимся, то для нас будут открыты все пути, все дороги, и, возможно, в будущем ваши дети возглавят Совет.

— Но как же Петр? Вы же обещали… — слабо пролепетала девушка и залилась слезами. — Я люблю его!

— Твой Петр — внук убийцы, внук чернокнижника.

— Это неправда, вы же знаете! — выкрикнула девушка, впервые отдаленно напомнившая Лилю.

— Это не обсуждается! — жестко прервал ее отец. — Я уже дал согласие на твой брак с Дмитрием Савинским.

— Лиль, но ты вроде не Савинская, — припомнила я.

— И вроде не Дмитриевна, — поддакнула Роза.

— Да, — брезгливо отозвалась светлая. — Но мою маму все же выдали за него.

Видение изменилось: тот же кабинет, то же кресло, почти та же картина рыдающей мамы Лили и строго сурового, еще больше поседевшего Германа Олжрича.

— Хватит рыдать, глупая девчонка. Ты не смогла удержать мужа, заинтересовать его своими прелестями, а теперь приходишь домой и просишь вернуться обратно? Твой дом там, Елизавета, рядом с твоим мужем!

— Он негодяй и двоеженец. Все знают о его любовнице — польке, с которой он живет, никого не стесняясь. Все смеются надо мной!

— Конечно, если жена безразлична и безучастна, никакой нормальный мужчина этого не выдержит. И я не хочу ничего об этом слышать! Сегодня же ты возвращаешься к супругу, и это не обсуждается! И я жду внука. Это все, на что ты годишься!

И снова нас перенесло на время вперед, и снова мы были в том же кабинете. Злой Лилин дед опять жестко смотрел на бледную, заметно подурневшую дочь. Он не кричал, но от его холодного равнодушного голоса хотелось выть и лезть на стену даже мне, а еще лучше было бы вмазать этому непробиваемому айсбергу между глаз. Глядишь, потеплел бы.

— Я разочарован тобой, Елизавета. Почему ты раньше мне не рассказала, что творится в семье этих негодяев?

— Я говорила, — прошептала девушка.

— Какой позор! И мы — те, на кого никогда не падала тень дурных сплетен, оказались из-за тебя втянуты в этот ужасный скандал. Я не могу поверить в это. Ты опозорила нашу семью, ты понесла от этого подонка. Кого ты родишь? Ублюдка с грязной, испорченной темнотой кровью? Ты ни на что не годна, глупая, слабая, никчемная девчонка. Я никогда не приму ублюдка этих Савинских, ты сегодня же избавишься от него.

— Вот мразь! — плюнула я. — И это твой дед?

Лиля мне не ответила, она была бледна, как полотно, и точно так же, как недавно Маргарита, сжимала кулаки, сгорая от ярости.

— Он же сам заставил бедняжку выйти за этого Савинского, сам настаивал, чтобы она родила ему ребенка, а теперь что? Кстати, а что они сделали такого?

— Мой отец сбежал в Европу со своей танцовщицей-полячкой, а чтобы его выпустили за границу, выдал все секреты своего пресветлого семейства инквизиторам.

— Какие секреты? — спросила Роза.

— О том, как они подкупали чиновников и собирали компроматы на близких членов Совета, чтобы те принимали выгодные для них законы.

— Не хило, — присвистнула темная.

— А что случилось с твоей мамой?

Лиля заметно помрачнела. И не просто помрачнела, а словно посерела вся. Думала, ответа не дождемся, но через несколько секунд подруга все же заговорила:

— Я всегда верила, что моя мать слабая, безвольная, глупая и недалекая дура, опозорившая наш род связью с темным. Я верила всему, что внушали дед и другие. Верила, что она бросила меня, сбежав в какую-то глухую деревню под Шуей, оставив совсем одну. Он говорил, что она не вынесла позора, который навлекла на нашу семью, и он ее отпустил, пожалел бедняжку.

— Или, скорее, сам ее туда сослал, — фыркнула Роза.

— Она писала мне, а я… рвала ее письма, не отвечала на звонки, выбрасывала подарки в угоду ему, все в угоду ему. Я так злилась на нее, хотела искупить вину, так хотела быть идеальной для него, для них всех, и даже представить не могла, как все было на самом деле. Я… — она не плакала, но по ее лицу, решительному и переполненному сожалением, текли слезы. — Я позволяла им… оскорблять ее, я была не лучше их. Они просто использовали ее, разрушили жизнь и заставили меня верить, что она сама во всем виновата. Годами они внушали мне, что это из-за нее я должна стыдиться и ненавидеть свою темную сторону, что я отравлена ядом тьмы, и мне приходилось доказывать им всем каждый день, каждую минуту, что я их достойна. Я не понимала, что это не я их недостойна, а они не стоят ни единой слезинки моей матери.

Мы с Розой не знали, что сказать, да и какие слова смогут утешить того, кто всю жизнь так сильно заблуждался? Поэтому я почти обрадовалась, когда нас снова перенесло. На этот раз в прошлое Розы.

* * *

Она лежала на кровати и с улыбкой смотрела на стоящую посреди небольшой комнаты девушку, которая крутилась перед зеркалом, любуясь чудесным, ярко-желтым платьем до колен, похожим на те, что носили девушки-стиляги в шестидесятых годах: с пышной юбкой, открытыми плечами и черным лаковым поясом.

— Ну, как? — спросила девушка в платье.

— Тебе очень идет, — с легкой завистью в голосе ответила совсем молодая, даже юная Роза. Тогда она носила