Пшеничная вдова - Данила Скит

– Это же Ида! – засияла Исбэль, – Она всегда меня провожает.

– Пропустить, – приказал Реборн.

Девочка резво побежала к Исбэль и кинулась в ее объятья.

– Ида! И мне возьми! – послышалась из толпы.

«Все нужно менять, абсолютно все», – чем дольше Реборн пребывал в Аострэде, тем больше он ему не нравился. Вернее, не нравились ему люди – своевольный, наглый народец, обожающий яркие одежды. Впрочем, вычурность окружающего Реборна не раздражала, он признался себе, что она ему в какой-то степени даже нравится – в Глаэкоре было не найти ни таких храмов, ни домов, ни улиц. Цветы там не расцветали никогда, росли только пушистый мох, высокая трава, стойкая к морозам да куча толстоствольных деревьев, которых не выкорчевать и вовек. Все, что было возможно, там делалось из стали, которая была дешевле дерева и хорошо тесаного камня.

Некоторые горожане принялись хохотать: дочка купчихи пристроила ладони к носу и пошевелила пальцами.

– Сколько их там? – спросила Исбэль у Иды на ушко.

– Нисколько! – обиженно отозвалась та и скорчила рожицу в толпу, – Они называют меня гусеницей, пожирающей яблоки!

Исбэль поджала губы, ведь Ида действительно чем-то напоминала гусеницу: бледная, любит зеленые и желтые платья, щекастая и слегка полноватая. Но загвоздка была в другом… Леденцы, что Исбэль спрятала за пазухой, имели форму яблок. Заливаясь краской, она все же вытащила несколько штук из внутреннего кармана и поспешно всучила их Иде.

– Ладно, иди, – быстро шепнула Исбэль девчонке.

Та поцеловала Исбэль, и, повинуясь ее жесту, развернулась и быстро побежала прочь. На ходу Ида засунула один леденец за щеку, не разглядев его формы. Надеюсь, она ее простит, подумала Исбэль.

– А вы жестоки, – послышалось позади, – Но пшеничная вдова никогда не приходит с пустыми руками.

Исбэль заметила, что Реборну плохо удаются шутки, но его едкому сарказму можно было позавидовать.

– Я просто не успела…

– Подумать, – закончил за нее Реборн, – Как не успели вовремя проснуться утром? Вы задержали обоз.

Но ведь это была вовсе не ее вина. Только вчера стало известно, что после осады в замке остались леди Кастелиана с дочерью и леди Мирра, родная сестра лорда Лоурока – как залог мира между новой короной и лордами, до конца сохранявшими верность королю Дорвуду. Они проговорили до самой полуночи, пока стража не увела Исбэль в опочивальню. Тяжелые думы не отпускали девушку всю ночь, она проворочалась до самого утра и уснула только когда на горизонте забрезжил рассвет. Хорошо, когда вести везет сама королева, но вряд ли лорд Лонгривер обрадуется, что его жена понесла бастарда. А с утра… просто невозможно было разлепить глаза. Ее и будили, и отпаивали чаем, Исбэль даже попросила холодящую мазь у клирика, раз уж он больше ничего не умеет… но и она ей не помогла. Сон развеялся только к обеду.

Взгляд Исбэль сделался печальным. Реборну стало не по себе от этого взгляда: в своей жизни он больше всего не любил две вещи – женских слез и дождь в ясную погоду.

Конь слегка помял копытами мостовую, высекая глухой каменный стук. Реборн вынул что-то из походной сумки на седле – черный бархатный сверток. И протянул его Исбэль.

– Что это?

– Плащ. Чтобы почтить семью трауром.

Исбэль не верила своим ушам. Руки сами потянулись к кашемировой ткани, черной, как долгие зимние ночи, но пальчики одернулись в самый последний момент. Убийца дает возможность скорбеть. Клыкастая насмешка жестокого шута. Такой шут не боится сбросить голову со своих плеч, он уже давно сошел с ума – для него шутка дороже жизни. Или, может, это очередная издевка, призванная ее проучить за что-то, чего она и сама пока еще не знает?

– Чтобы люди видели, что вам не все равно, – прервал поток безжалостных мыслей Реборн, понимая, что иначе она не возьмёт.

«Значит, всего лишь расчёт. И пусть. Все равно, что они думают и чего хотят – это только моя боль, моя скорбь и моя черная ткань».

Тонкие пальчики погрузились в мягкую, и почему-то совсем теплую ткань. Цепкая хватка, казалось, могла проделать дыры в плотном кашемире. Девушка держала плащ, словно кошка добычу, но не могла разомкнуть губ, чтобы сказать хоть слово благодарности. Реборн кивнул и тут же оседлал коня:

– Раз уж на то пошло, выезжать будем вместе. Я жду вас впереди. Надеюсь, вы не заснете по дороге.

Вороной конь удалялся по мостовой, а Исбэль душили подступающие к горлу слезы. Шумела толпа, люди жевали яблоки. Желтые, зеленые, красные и даже темно-бордовые пятна на мгновение слились воедино – разношерстный народ начал кидать цветы баорелии на мешки пшеницы. Мясистые лепестки пружинили, скатываясь на мостовую. Многие промахивались, осыпая солдат и стражу. Исбэль оглянулась: восторженные лица провожали захватчиков, а ведь еще несколько лун назад они готовы были кидаться на них с вилами, не щадя собственных жизней. Две сотни мешков пшеницы, телеги с хлебом по улицам столицы, разрешение рыбачить в море во время нереста макрели и король Бернад выиграл еще одну битву. Исбэль позволила ему это своими собственными руками – в своем стремлении сохранить жизни людей она предала память своей фамилии.

А вокруг летели цветы, и они путались в волосах. Исбэль невольно опустила взгляд на плащ. По широкой кайме, призванной облегать шею, ползли золотые буквы инициалов. Золото букв – единственный цвет, разбавлявший непроглядную черноту ткани. Это был личный плащ Реборна.

Глава 17. Верность и честь

До ближайшего феода ехали две луны.

Оставлять карету – затея безрассудная, но король хотел проучить самоуверенную королеву. Ее бы пригнали потом, как только они остановятся в ближайшем замке. К удивлению короля, Исбэль прекрасно держалась на коне и оказалась весьма вынослива. Почти сутки она провела в седле, на рассвете встала вовремя и умоталась только к обеду следующего дня.

– И как же вы собираетесь отдыхать? – не без интереса спросил Реборн, привыкший к большим нагрузкам. Им нужно было успеть до вечера – намечался сильный ливень, – Нет времени разбивать лагерь. Если дорогу разнесет, задержимся мы тут надолго.

– Не беспокойтесь, мне накидают матрасов на мешки, – простодушно ответила Исбэль и у Реборна взлетели вверх брови, – Представляете, я просто прекрасно высыпаюсь на пшенице. На ней совсем не чувствуется ни ухабов, ни тряски.

Оказывается, Исбэль не шутила. На пшеницу действительно накидали матрасов, взбиралась на пуховую гору она с привычным спокойствием. Как только теплое солнце проглотили голодные грозовые тучи, ее тут же сморило. Привычное течение вещей заняло свое