Истинные (не) изменяют в марте - Мария Самтенко
«Не надо, моя дорогая, он всегда так себя ведет» - шептал Реналь, утешая меня у дверей дядиного кабинета. - «Каким, по-твоему, должен быть городской судья?»
Я не имела дела с городскими судьями, но знала, какими они точно быть не должны: циничными, жестокими и высокомерными. И холодными, как ледышки.
Позже, когда у нас с Реналем появились метки истинности, и Гейдену Аурусу все же пришлось принимать меня у себя дома, его неприязненные, отталкивающие манеры ни разу не давали мне забыть о том разговоре. И даже после того, как мы назначили дату свадьбы, и в семье Аурусов установился хрупкий мир, при виде меня судья первым делом морщил нос.
И вот теперь, когда я сижу в допросной и отвечаю на вопросы следователя, весь вид Гейдена Ауруса говорит, нет, вопит о том, как он презирает несостоявшуюся невестку.
Спасибо хотя бы за то, что он дослушивает допрос до конца! Терпеливо дожидается, когда я подпишу протокол, отложу перо и чернильницу… и холодно, презрительно роняет:
- Вы же понимаете, что опозорили своим поступком не только себя, но и всю нашу семью?
Кажется, это первый раз, когда он вообще открыл рот - но я все равно не выдерживаю и срываюсь на крик:
- Я не подделывала метку, это какая-то ошибка, клянусь! И не изменяла Реналю! Я же люблю его!
- Госпожа Марианна, не кричите, - терпеливо говорит следователь, в его светлых глазах плещется сочувствие. - Сядьте!
Но господин судья непреклонен:
- Племянник рассказывает другое.
- Правда? Он что, не стал говорить, как любил блондинку за час до свадьбы?! Виолетту, или как там ее?
- А вы не хотите признаться, с кем изменили моему племяннику? И что это за молодой человек, с которым вы танцевали на балу в магистрате месяц назад? - с отвращением бросает дядя Реналя.
И мое сердце вдруг замирает в предчувствии беды.
Незнакомец в маске на прошлом балу.
Я вспоминаю, что да, был такой. Кажется, Реналь в тот момент куда-то отошел, и я стояла одна - у стены, в бальном платье и с веером в руке. Человек в маскарадной маске появился из ниоткуда, и его красиво очерченные губы - и вполовину не такие красивые, как у Реналя, но все же! - дрогнули в улыбке, когда он подал мне руку в перчатке, приглашая на танец.
Я потянулась за этой рукой как завороженная. Не в силах отказать… не в силах даже вспомнить о своем возлюбленном, дорогом Ренале. Незнакомец вел меня в танце всего один круг - а потом сдержанно поклонился и удалился, смешавшись с толпой.
Странно, но я не запомнила ни одежду, ни волосы, ни цвет его глаз или волос: только мелькнувшую на губах улыбку и исходивший от незнакомца тонкий запах леса и кожи.
Зато я прекрасно запомнила тот ужасный скандал, который учинил после этого Реналь.
- Господин Гейден, я понятия не имею, кто это был! Не знаю, клянусь! Но мы… мы просто танцевали. Я не изменяла Реналю! Что я должна сделать, чтобы вы мне поверили?!
Господин Гейден Аурус сдвигает брови, чеканя:
- Вы можете отправиться на каторгу!
Ноги подкашиваются от нахлынувшей слабости, и я хватаюсь за стол…, но за меня вдруг вступается следователь:
- Ваша честь, позвольте напомнить, что вы тут не как городской судья, а как частное лицо. По личной просьбе мэра. Поэтому я прошу вас держать себя в руках и не угрожать каторгой нашей подозреваемой, пока ее вина не доказана!
Взгляды двух мужчин скрещиваются… и жестокий дядя Реналя отводит глаза первым.
В мою сторону, к сожалению.
- Приношу свои извинения, госпожа Марианна. Возможно, я действительно предвосхищаю события. Но если ваша вина будет доказана, вы ответите по всей строгости закона. Всего хорошего, господин Дагель.
Дядя Реналя делает жест, будто прикладывает пальцы к полям невидимой шляпы - хотя по протоколу судьи не носят шляпы - и выходит из допросной.
- Приношу свои извинения за эту отвратительную сцену, - вздыхает следователь, отбрасывая с лица прядь соломенных волос. - С господином Гейденом Аурусом тяжело иметь дело.
- Вы… вы верите, что я невиновна? - робко уточняю я, заметив симпатию в светлых глазах.
- Измена ненаказуема, госпожа Марианна, - качает головой Дагель. - Как и танцы на городском балу. А что насчет обвинения в мошенничестве, так тут я человек подневольный. После обеда суд изберет вам меру пресечения на период следствия: вас могут отправить в камеру предварительного заключения до суда, выдать подписку о невыезде или отправить под домашний арест. Эти вопросы решаются на усмотрение судьи.
- А кто будет судить? - робко спрашиваю я, уже зная ответ.
- К сожалению, сейчас в Моривилле нет других судей, кроме Гейдена Ауруса. Но не расстраивайтесь. Я дам вам перо, чернильницу и бумагу, чтобы вы написали друзьям - вдруг найдется кто-то, кто сможет внести за вас залог. Тогда у господина судьи не будет оснований отправлять вас в камеру.
Следователь говорит так уверенно и спокойно, словно и вправду уверен: залог внесут. Но я, к сожалению, не разделяю его оптимизм. У кого, в самом деле, мне просить денег? У Реналя, который наверняка не горит желанием видеть меня на свободе? А, может, у сиротского приюта? Который и без того кое-как сводит концы с концами из-за наплыва сирот и попаданок?
Даже если теоретически матушка-настоятельница и может найти деньги - говорят, она сама из храмовников и у нее много знакомств - получится ли раздобыть крупную сумму за пару часов? Ведь после обеда меня уже поведут в суд.
Впрочем, я все равно с благодарностью беру бумагу и автоматическую чернильную ручку, чтобы написать матушке-настоятельнице. Но про залог пишу вскользь, а все больше в целом про расследование и допрос. А то мало ли когда доведется в следующий раз.
До обеда остается совсем немного времени, и я трачу его совершенно бездарно: сворачиваюсь клубочком на нарах и плачу, сначала вспоминая измену Реналя, а потом разговор с его дядей-судьей - который, конечно, верит племяннику, а не мне. И какой же он мерзкий! Думаю, Гейден Аурус только рад, что отделался от сомнительной невестки из сиротского приюта. И он непременно захочет оставить меня в камере.
Потом ко мне в камеру приходит конвой: суровый мужчина открывает дверь и протягивает большую корзину:
- Вам передача из сиротского приюта. Здесь платье для
