Воля владыки. У твоих ног - Рия Радовская
Тут-то и обнаружила, что писать пером — вовсе не то же самое, что нормальной ручкой, и дергающая болью располосованная рука была здесь совершенно ни при чем. Дурацкое перо то едва царапало, то пронзало бумагу насквозь, то забрызгивало кляксами, а в конце концов и само сломалось. Выкинув и его, и испоганенный лист, Лин пошла в комнату для занятий. Как она и думала, вечером здесь не было ни души: никто не хотел из-за любви к искусству оказаться не у дел, если в сераль вдруг явится владыка или кто-нибудь из приближенных кродахов. Никто не помешал порыться вволю в принадлежностях для рисования и унести с собой несколько карандашей, точилку, а заодно и парочку сшитых блокнотов с толстой желтоватой бумагой — такая, Лин знала, хороша для карандашных эскизов.
В библиотеке она расчетливо просидела до конца ужина, а потом отправилась в купальни. Там тоже вряд ли кто-то был сейчас, можно заказать легкий ужин и наконец-то расслабиться. После зверинца она ополоснулась наспех — тогда хотелось только охладиться и смыть пот, да и руку приходилось беречь. Сейчас царапины достаточно подсохли, чтобы рискнуть как следует отмокнуть. «В крайнем случае, схожу потом к Ладушу», — решила Лин, кивнула сама себе и, попросив слуг добавить в воду чего-нибудь расслабляющего, начала раздеваться.
Лалию заметила слишком поздно, только когда она, поднявшись по ступенькам из бассейна, попала в поле зрения. Та молча смотрела с секунду, потом отвернулась, вскинула руки, отжимая волосы.
Лин замерла. Она помнила, как густо пахло от владыки утром — Лалией и сексом. Судя по запаху, владыка был доволен и умиротворен. Сейчас же — видела, какой именно секс привел повелителя в благостное настроение.
На белой, словно из лучшего мрамора выточенной спине, на ягодицах багровели узкие косые полосы. Не до крови, машинально отметила Лин, повреждений кожного покрова нет. А вот синяки — есть. Старые, поблекшие до едва заметной желтизны, и свежие, налитые гематомы — с такими уже можно принимать заявление о домашнем насилии. Укус на плече, еще один, нет, два — на бедрах. И еще — на руке, чуть выше локтя.
Лин будто раздвоилась. Одна ее половина, ведомая чувствами, была в недоумении и смятении: она не верила, не хотела верить, что тот владыка, которого она узнала за эти несколько дней, который укрывал своим запахом в казармах и трущобах, расспрашивал о ее мире, водил в зверинец и объяснял очевидные для него вещи, способен избивать беззащитную анху. Ладно, Лалия ничуть не казалась беззащитной, просто — анху. Вторая, привыкшая мыслить логически, напоминала, что Лалия выглядит довольной, а между кродахами и анхами в спальне может происходить много такого, что без согласия одной из сторон служит поводом для иска, но по согласию — вполне допустимо.
Лалия повела плечами, волосы упали ниже ягодиц, надежно прикрывая все, и обернулась. Лин не успела отвести взгляд. Разглядывать Лалию спереди было неловко, но налившиеся багровой синевой засосы на шее и груди не заметил бы только слепой.
Лалия подошла ближе, выдернула из-под скамейки съехавший на пол невесомый халат, накинула и спросила с легким интересом:
— Меня обманывает зрение, или Адамас сошел с ума?
— Ты о чем… а, это, — Лин не сразу поняла, что Лалия тоже успела ее рассмотреть. Но когда поняла, неловкость ушла, и она ответила с улыбкой: — Тебя обманывает первый пришедший в голову вывод. Адамас разодрал бы глубже, и полосы от когтей были бы шире. Это его сын.
— Если подумать, после Адамаса ты осталась бы вообще без руки, — усмехнулась Лалия. — Сунулась в пасть анкару? Сама? Добровольно? На глазах у владыки, я надеюсь? Да ты далеко пойдешь.
Она вдруг склонилась ближе, и Лин обдало смесью запахов: чем-то сладко-фруктовым — вода, пряной горечью — сама Лалия, и все еще густым и осязаемым запахом владыки.
— Главное, выбирай правильные дороги и верных попутчиков, иначе очень легко заблудиться. И не смотри так, не верю, что в твоем мире никто не любит такую боль. А я ношу на себе только то, что хочу носить.
Она отстранилась, мокрые волосы мазнули Лин по плечу, и вышла, неслышно ступая босыми ногами.
«В твоем мире», — мысленно повторила Лин. Именно эти слова были самыми важными. Остальное — многозначительные и туманные советы, она их по жизни терпеть не могла, объяснение, которое приняла к сведению, и вполне понятная, почти дружеская издевка, но это… До сих пор Лин думала, что владыка доверил ее тайну лишь двоим. Оказывается, есть и третий. Третья.
Лин вошла в бассейн, окунулась с головой, дождалась, пока не станет хватать воздуха, и лишь тогда поднялась. Отжала воду с волос, усмехнулась невольно: все анхи сераля были одержимы длинными волосами, отчаянно завидовали Лалии и Сальме, изводили прорву бальзамов и снадобий для роста и густоты, но ни у кого из них не было ни единого шанса отрастить себе такую же роскошь. Саму Лин вполне устраивала короткая стрижка, но некоторые особо простодушные, вроде Сальмы, жалели ее вслух.
Тихо вошел слуга, с поклоном поставил у бортика поднос и так же тихо вышел. Лин ела, а мысли были заняты другим. Она еще плохо понимала устройство этого мира, его иерархию. Лалия заставила задуматься, и сейчас Лин злилась на себя. Как она могла не заметить? Оговорки владыки Асира, поведение Лалии — все на поверхности! Если думать и делать выводы, а не упираться лбом, как баран, в собственное убеждение «анха — всего лишь постельная игрушка». Если митхуне владыки доверено знать то, что идет под грифом «совершенно секретно, государственная тайна» — она кто угодно, только не безмозглая кукла для утех!
Царапины отмякли в воде, пришлось идти к Ладушу, мазать вонючей едкой мазью, перевязывать, хорошо еще, что никто не видел. Лин
