Аптекарский огород попаданки - Ри Даль
Конечно, это могло как-нибудь вывести меня на след В. Б., особенно, если бы я показала Вениамину Степановичу его письма, но вместе с тем могло и скомпрометировать. Булыгин-младший казался человеком не только честным, но и настолько увлечённым своей деятельностью, что до сплетен о других ему попросту не было дела. И всё же сцена в кабинете ректора была всё ещё жива в памяти: если уж Толстов не узнал герб на письме В. Б., то откуда его мог знать полуучёный-полуотшельник, денно и нощно торчащий в своём маленьком мирке? А вот неудобные вопросы это вполне могло спровоцировать, причём не по злому умыслу или желанию поставить меня в неудобное положение. Вениамин был иного сорта человек.
Я всё больше утверждалась во мнении, что В. Б. не только подделал свою печать, но и был вовсе не тем, за кого выдавал себя. Скорее всего, он никакой не дворянин, а простой работник при Университете, да и инициалы его — вероятно, придуманы. Хотя — зачем? Людей с такими инициалами сколько угодно: взять, например, братьев Булыгиных. У обоих эти буквы присутствовали в инициалах, как наверняка ещё у миллиона других мужчин и женщин. Единственное, в чём я не сомневалась, что В. Б. действительно отправился на войну. О таком уж точно врать не стоит. Война — не шутки…
Меня отвлекло от мыслей грозное сопение Груни: она стояла над столом и в поте лица беспощадно мяла громадный кусок теста. Бедняжка аж взмокла вся от натуги.
— Что ты делаешь?
— Да пироги затеяла, — объяснила Груня, снова берясь за работу.
— Куда нам столько пирогов? Никак на базаре продать хочешь? — пошутила я.
— Как же, на базаре, — проворчала она. — На базарах такими пирогами ни в жизнь не торгуют. Там, знамо, завсегда начинки не доложуть. А у меня пирожки сытные, полнобрюхие. Такие Вениамин Степанович, чай, и не пробовали даже.
Ах, вот оно что… Вениамин Степанович…
Сложно было не заметить Грунин интерес к этому тихому и застенчивому мужчине. Но если со мной Вениамин Степанович держался скорее отстранённо и до некоторой степени дружелюбно, то Груни он будто бы пугался, когда она то и дело оказывала ему знаки внимания. Страшно было представить, как он отреагирует, когда Груня притащит ему пироги. Надеюсь, хотя бы под стол не спрячется.
— Может, тебе помочь? — на всякий случай предложила я.
На что Груня только руками замахала:
— Не надобно! Не надобно, Сашенька! Сама я! Сама!
Она как будто чёрта отгоняла — с такой прытью и ревностью, что мне оставалось лишь отступить и уткнуться в книгу, дабы не травмировать её нежную психику. Однако просидела я недолго. Во флигель постучали. Настойчиво и твёрдо, что тут же дало понять — это точно не Вениамин.
— Войдите, — я выпрямилась на стуле и потуже натянула пуховую шаль на плечи.
В нашей пристройке всегда было тепло, однако сейчас я вдруг ощутила, как по коже пронеслись ледяные мурашки. Словно заранее знала, что порог переступит Василий Булыгин. Ему пришлось пригнуться чуть ли не в пополам, дабы преодолеть низкий проход. А когда его мощная фигура очутилась полностью внутри, в нашем флигеле почти не осталось свободного пространства. Булыгин упирался в потолок головой, с его обуви на дощатый пол стекала грязная вода. Однако Василий Степанович не извинился и не поздоровался. А просто скинул на пол какой-то мешок.
— Образцы новые, — заявил он, комментируя свои действия. — С Петербурга передали.
Он что, решил, будто я должна его за это сейчас благодарить, теряя сознание? Серьёзно?
— Добрый вечер, сударь, — как бы напомнила я, что именно он упустил.
Василий Степанович отреагировал ещё более вызывающим образом:
— Да ночь уже почти, Александра Ивановна. А вы всё глаза ломаете, — он ткнул в книгу на столе.
— Вот именно, что ночь, — подчеркнула с особым нажимом. — А поздние визиты в гости, знаете ли, порой вызывают некоторое недоумение.
— Стало быть, хорошо, что я по гостям не хаживаю ни в какое время, — нагло парировал верзила, к которому я почти потеплела за время его отсутствия, но при первом же своём появлении он умудрился заново срезать все свои «плюсики» под ноль.
— Да отчего же? — совершенно наивно удивилась Груня. — Вы ж заходите-заходите. Я тут пирожки приладилась стряпать. Час-другой, да готовенькие будут. Вы располагайтесь, Василий Степанович! Не побрезгуйте.
«Да что ж ты творишь, Груня?!» — так и хотелось мне прикрикнуть на неё в гневе. Этот хам заявился без приглашения, чуть ли не ночью. Не мог до утра со своими саженцами обождать? Нет, ему сейчас приспичило! Зашёл, как к себе домой, а его ещё обхаживать надо? Обойдётся! Пирожков ему через два часа! Ага. Ща-а-аз!
— Пирожки, говорите?.. — явно подобрел Булыгин. Потом встретился с моим неприкрыто враждебным взглядом и тотчас вернулся к своему привычному амплуа: — Некогда мне прохлаждаться, барышни. Рано утром снова по делам уеду. А образцы сейчас занёс, чтобы не забыть, — будто отвечая на мой молчаливый укор, добавил Василий. — Всего доброго.
Не дожидаясь ответа, Булыгин развернулся к выходу. Хорошо, что не снёс что-нибудь, как слон в посудной лавке, но грохнуть дверью всё-таки не забыл.
Груня покачала головой ему вслед. А у меня непроизвольно вырвалось:
— Болван неотёсанный!..
Глава 37.
Василий Степанович вряд ли слышал моё гневное замечание, а вот Груня расслышала и почему-то сердито нахмурилась:
— Негоже, Сашенька, такого человека напраслиной винить. Поди, окромя Василия Степановича, никто б за нас не вступился.
— Единственное доброе дело не искупает его хамского поведения, — аргументировала я и снова постаралась сосредоточиться на книге.
Однако следующая реплика Груни заставила меня поднять голову:
— От горя любой осуроветь может…
— От какого это горя? — ничего не поняла я.
Продолжая выделывать тесто, названная сестрица моя спросила:
— А вы, чай, не знаете?
— Нет, не знаю.
Она поглядела на меня исподлобья:
— Жена егойная померла. С дочуркой старшой.
— Умерла? Отчего? — тут уж мне совсем стало не до чтения.
— От хвори какой, кто их знает. Василий Степанович на службу военную ушёл, раненный был.
