Сон наяву - Рада Теплинская
Эмили по-прежнему отчаянно, почти до пульсирующей боли в висках, старалась не думать о том, что произошло накануне. Невысказанное, ещё не осознанное до конца, оно давило на неё, предвещая неизбежную катастрофу. Она гнала прочь неотступные тени вчерашней угрожающей встречи, ощущая их липкое, удушающее присутствие, словно рой назойливых, злобных мух, жужжащих прямо у её ушей и не дающих сосредоточиться, перехватывающих каждую мысль, каждый вдох. Почти болезненным усилием воли, цепляясь за каждую мелочь в окружающем мире, словно за спасательный круг, она заставляла себя любоваться роскошной, щедрой природой вокруг и прекрасным, многообещающим новым днём, который, казалось, насмехался над её внутренним смятением, над её отчаянной попыткой сохранить хоть каплю рассудка.
Свежий утренний воздух, прохладный и чистый, словно целебный бальзам, ласкал её щёки, наполняя их ароматом влажной земли, пробудившейся от ночной прохлады, озоном после недавнего лёгкого дождя и нежными запахами распустившихся цветов, чьи ароматы — медовые, травяные, древесные — сливались в единую гармоничную лесную симфонию. Умытая росой поляна сверкала в лучах только что взошедшего солнца, превращаясь в бескрайнее живое полотно из жидкого золота и чистейших бриллиантов. Каждая травинка, каждый крошечный листочек на деревьях, каждая паутинка, усыпанная жемчугом, светились, словно покрытые тысячами мельчайших искр, отражая радужный свет. А птичий хор звучал особенно звонко, беззаботно и радостно, наполняя мир мелодиями, словно вся вселенная праздновала наступление нового дня, не ведая о тревоге, сжимающей горло и сердце Эмили.
К тому же, мелькнула у неё навязчивая мысль, когда она неторопливо подходила к ажурной беседке, стоявшей вдалеке, словно хрупкое кружевное видение, сотканное из тумана и утреннего света, — не стоит торопить события. События последнего времени развивались слишком стремительно, угрожая её хрупкому равновесию, той едва дышащей скорлупке спокойствия, которую она с таким трудом выстроила и в которой отчаянно пыталась укрыться от нарастающего хаоса. «Возможно, всё ещё как-нибудь наладится», — шептал внутри неё слабый, но настойчивый лучик надежды — единственная опора против надвигающегося, всепоглощающего отчаяния. Кто знает, может быть, ночью Антониету Агилар, эту безжалостную, холодную, как лёд, женщину, мучили угрызения совести — редкие, мимолетные гости в её мрачной, бездонной душе? Может быть, она решила оставить беззащитную сироту в покое, отказавшись от своих зловещих, хищнических планов, которые грозили безвозвратно разрушить жизнь невинного ребёнка? Эмили почти физически ощущала, как цепляется за эту отчаянную, почти нереальную, призрачную мысль, как утопающий хватается за единственную соломинку, за последнюю нить, связывающую его с реальностью.
Она вошла под своды беседки, шагнув из мягкой утренней тени в залитый золотым солнечным светом интерьер. Восьмиугольная беседка, сплетённая из белого кованого железа, с тонкими изящными узорами, напоминающими фантастические растения, словно окутала её теплом, создав уютное, но странно настораживающее укрытие. Едва уловимая, но настойчивая нота фальши проникла в её ощущение безопасности. Посреди беседки стоял изящный белый металлический столик с кружевной столешницей, на которой ещё поблёскивали незаметные крошечные капли утренней росы, похожие на рассыпанный бисер. Вдоль каждой из восьми стен тянулась широкая удобная скамья, приглашающая присесть и отдохнуть, а на ней в художественном беспорядке были разбросаны большие пушистые подушки, бархатные и шёлковые. Их яркие, насыщенные цвета — солнечно-жёлтый, сияющий, как лучи восходящего солнца, и глубокий синий, как бездонное ночное небо, и изумрудно-зелёный, и пурпурный — создавали настоящее буйство красок, живописный калейдоскоп. Казалось, что они разбросаны небрежно, как будто кто-то только что покинул это место и беззаботно ждёт кого-то ещё, кто вот-вот должен подойти.
Эмили огляделась, её взгляд скользнул по ажурным стенам, по чистому полу, покрытому тонким золотистым слоем пыльцы, придающей воздуху волшебное свечение. Увидев на полу у противоположной стороны стола тёмный комок синего шёлка, мягко поблёскивающий в солнечных лучах, она совершенно естественно предположила, что это одна из подушек, случайно упавших со скамьи. Такой же насыщенный, глубокий оттенок, такой же блестящий, струящийся материал, знакомый на ощупь — она не раз касалась его, проходя мимо. Логика, пытающаяся победить нарастающую тревогу, убедила её, что это всего лишь простая небрежность.
Решив поднять её, движимая врождённым стремлением к порядку, которое обычно успокаивало её нервы, Эмили неторопливо обошла изящный столик — и замерла, словно наткнувшись на невидимую, но непреодолимую стену. Невидимый электрический разряд пронзил её тело от кончиков пальцев до макушки. Сердце ухнуло куда-то вниз, в бездонную пропасть, пульсация в висках прекратилась, кровь отхлынула от лица, сделав его мертвенно-бледным, почти прозрачным, как ледяное изваяние. Дыхание перехватило, лёгкие отказывались повиноваться, словно их сжал невидимый кулак. Мир вокруг сузился до одной пугающей точки. Она увидела, что на полу лежит вовсе не подушка. Вместо мягкой, пухлой, податливой формы, которую она ожидала увидеть, её взору предстало нечто совершенно иное, нечто леденящее душу, нечто ужасное, что заставило её разум мгновенно возвести невидимую, но неприступную стену, блокирующую этот образ, пытаясь защититься от невыносимой реальности. У подушек не бывает золотистых, рассыпавшихся по полу волос, образующих жуткий нимб вокруг неестественно вывернутой, сломанной шеи. У подушек не бывает мертвенно-бледных, покрытых болезненной синевой лиц, на которых навеки застыл ужас, отражающийся в широко распахнутых, теперь уже стеклянных, безжизненных глазах, устремлённых в пустоту, в бесконечную тьму, словно они увидели нечто запредельное, нечто такое, что навсегда стёрло свет из этого мира.
Воздух был пропитан дурманящим ароматом увядающих садовых роз, смешанным с сыростью влажной земли и острым запахом осеннего листопада. Но для молодой девушки, застывшей в ужасе, эти тонкие нюансы бытия не существовали. Она не чувствовала ни приторной сладости роз, ни влажной прохлады, ни лёгкого ветерка, который всего несколько минут назад ласково касался её кожи, предвещая покой. Каждый нерв, каждая клеточка её существа были пронизаны ледяным, всепоглощающим страхом, который сковал её лёгкие, отказывавшиеся вдыхать спасительный воздух. Ей казалось, что привычный мир вокруг неё с грохотом рухнул, а земля стремительно уходит из-под ног, увлекая её в бездонную пропасть отчаяния. Неужели это происходит наяву? Неужели этот кошмар — не просто ужасный сон, от которого можно проснуться?
Прямо у её ног, в самом сердце ажурной кованой беседки, ещё несколько часов назад сиявшей светом праздничных фонариков, где эхом разносился звонкий смех и в воздухе витали мелодии старинной музыки, теперь лежало нечто. Нечто неподвижное, пугающе реальное в своей мёртвой тишине. Казалось, оно поглощало весь свет, всю радость и весь воздух вокруг себя, оставляя лишь
