Счастье в огне - Мария Васильевна Захарова
Варвара понимала, что все заняло несколько мгновений, а казалось, что прошла вечность. Она успела протащить Абидуева всего несколько метров, когда увидела бегущих по ходу сообщения людей. Взгляд ее сконцентрировался на фигуре Большакова. Варя, не помня себя, вскочила на ноги и рванулась навстречу Егору. В этот момент что-то с огромной силой толкнуло ее в грудь, заставив отшатнуться, плечо обожгло огнем. Потом, вдруг, земля поменялась местами с небом, а потом все исчезло.
Часть II
1
Кровать равномерно покачивалась, а под рукой Варя ощутила постельное белье, самое настоящее постельное белье, пахнущее настоящим хозяйственным мылом. Девушка медленно открыла глаза – за окном проносился черно-белый зимний лес, изредка мелькали телефонные столбы, как будто отсчитывающие вехи жизни под мерный стук колес. Поезд мчался на север, унося Варю из разрушенного Сталинграда, а вместе с ней тоску по погибшим, боль от разлуки с Егором и маленькую, но уже горячо любимую его частичку.
О том, что беременна, Варвара узнала десять дней назад в пересыльном госпитале, откуда раненых из-под Сталинграда, наспех подлеченных на правом берегу, отправляли в тыл. Маленькая, сухонькая старушка-нянечка, принеся полагавшуюся на обед похлебку из воды, пшена и крохотных кусочков картошки, стала уговаривать ее поесть после того, как девушка в очередной раз отодвинула от себя миску – аппетита не было уже несколько дней, а по утрам организм и вовсе отвергал любую пищу, один вид которой вызывал тошноту.
– Давай, давай, милая, надо крепиться, надо все выдержать ради нас самих, ради мужиков наших, хотя бы ради ребеночка. А то не выносишь ведь, и так слабая совсем. – Нянечка подняла подушку и подтянула Варю кверху, придав ей полусидячее положение. Руки ее были сухие и жилистые, но пахли чем-то очень родным, заставившим Варю вспомнить о матери, поэтому до нее не сразу дошел смысл сказанного. А нянечка погладила ее по голове и села рядом, умостившись на одеяле.
– Ешь, сердешная, силы-то нужны ведь. А тошнота пройдет скоро, вот увидишь. Такая уж наша бабья доля – деток вынашивать, потом рожать их в мученьях, потом растить. Все образуется. Все перемелется. О нем тебе думать надо, о маленьком своем.
– О маленьком? Ребенок? У нее будет ребенок? – Варя никак не могла справиться с нахлынувшими эмоциями и осознать свое новое положение. Но вот руки ее непроизвольно легли на плоский еще живот, а тело затопило какое-то неимоверное тепло, идущее снизу вверх, проникающее в каждую клеточку, наполняющее ее, и, достигшее лица, выплеснувшееся теплыми слезами – слезами счастья.
2
Станция, где предстояло оставить очередную партию больных и раненых из-под Сталинграда, в основном гражданских, куда входила и Варя, была маленькой, заваленной снегом, с приземистым одноэтажным зданием вокзала с выглядывавшими из-за наваленных под самые стены сугробов окнами, подслеповато взиравшими на горстку людей, грузившихся на подводы.
Сам городок тоже оказался небольшим, состоявшим в основном из деревянных домов. Но все-таки это были дома, а не руины. Был разгар рабочего дня, и улицы казались пустыми, но немногие прохожие спокойно шли по своим делам, не прячась, не пригибаясь. И звуки, наполнявшие улицу, состояли из криков детей, лая собак, урчания машин, а не из стрекота автоматных очередей и грохота рвущихся снарядов. Здесь был тыл, война осталась где-то там, за тысячу километров.
Больница, у крыльца которой остановились подводы, располагалась почти в центре города, чуть дальше был райисполком, и поэтому людей на улице было гораздо больше. Многие останавливались, разглядывая прибывших и бормоча что-то сочувствующее. На больничном крыльце стояли несколько медсестер в накинутых поверх белоснежных халатов пальто и полушубках и, казалось, совсем не замечавшие мороза, который уже пробрался под Варину одежду и сковал все ее тело.
Медсестры радостно спорхнули к подводам и стали помогать прибывшим, охая и причитая на все лады. В коридорах и в палате, куда привели Варю, оказалось по-домашнему уютно и, главное, тепло. Без конца щебетавшая медсестра, представившаяся Леночкой, на вид казалась не на много старше Вари. Она проворно стащила с нее одежду, разула, накинула рубашку и накрыла девушку одеялом. Потом все говорила и говорила что-то, но замерзшая и обессилевшая Варвара уже провалилась в сон.
***
Девушка не помнила, сколько спала – день или два, а может больше? Ее будили, кормили, и она снова спала в такой непривычной еще тишине. Когда она, наконец, очнулась, в окно било солнце, боль, сковывающая до этого все тело, отступила, только раненое плечо еще ныло и чесалось. И Варе вдруг очень захотелось встать, снова почувствовать свое молодое сильное тело, в которое постепенно возвращались силы. Тем более, что в больнице явно что-то происходило – из коридора слышались возбужденные голоса, топот. Она медленно, аккуратно встала – ноги все еще подкашивались – и дошла до двери, которая тут же распахнулась, и в дверном проеме появилась та самая Леночка, которая встречала больных в день их приезда. Варя почему-то очень отчетливо вспомнила, что рыжеволосую девушку зовут именно Лена. Она подскочила к Варваре, схватила ее в объятия и принялась целовать, что-то очень-очень быстро щебеча при этом. Варя не сразу поняла, что она говорит, а когда, наконец, разобралась, из глаз ее градом полились слезы. И это были первые за войну слезы радости – под Сталинградом началось наступление.
***
Долгие больничные дни сменяли друг друга, а снег шел и шел, как будто зима пыталась наверстать свой запоздалый приход. Вот и сегодня он повалил с самого утра, заметая улицы, заботливо расчищенные накануне. Варвара стояла у окна и наблюдала за падающими хлопьями, надежно скрывающими под собой землю, и как бы создавая завесу между миром и войной, окутывая собой воспоминания, обволакивая, и размывая их. А может быть они смягчались из-за того, что девушка была слишком поглощена теперешним своим состоянием, и именно оно вносило умиротворение в ее сердце. Теперь ей снова было ради чего жить, теперь было не только прошлое, теперь
