Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
– Я узнал его на портрете в твоей спальне. А ты его видел?
– Нет, но он здесь. Ты что‐нибудь еще заметил?
В этот момент признание стало не только естественным, но и неизбежным.
– Не только я. Дики тоже его видел.
– Мой племянник? Быть не может!
Тут из двустворчатых дверей гостиной вышла горничная с подносом. Когда она поставила на плетеный садовый столик между нами графин с хересом и два бокала, я попросил ее принести сундучок из моей комнаты и вынул оттуда блокнот.
– Это дневник Дики. Ночью он выпал у меня из-под матраса. Слушай. – И я зачитал первую запись.
Фрэнсис по недавно приобретенной привычке нервно оглянулся.
– Все это похоже на ночной кошмар. Мы, должно быть, спим. Что за жуткие дела здесь творятся? И что за секреты у Бартона с Дики?.. Там есть еще что‐нибудь?
– Да. «Воскресенье, 21 июля. Я снова видел дедушку Хораса и сказал ему, что передал мистеру Бартону его слова, а тот рассказал мне кое-что еще. Мистер Бартон был доволен, сказал, что я делаю успехи, и пообещал скоро взять меня с собой на молитву». Не знаю, что это значит.
Фрэнсис вскочил.
– Что?! Взять на молитву? Погоди-ка. Когда я впервые сюда приехал, мне едва исполнилось девятнадцать, и для своего возраста я был жутко, до нелепого наивен. Женщина, гостившая здесь, дала мне почитать книгу под названием «Там, внизу». Тогда я ее не одолел, зато теперь знаю, о чем она.
– О черной мессе и поклонении сатане, – сказал я.
– Да. В один прекрасный день дядя одел меня в алую сутану, а Бартон облачился в каппу и назвал меня служкой. Он ведь когда‐то был священником, ты не знал?.. Еще я как‐то ночью слышал звуки пения и звон колокола. Между прочим, завтра Бартон придет на ужин…
– Что думаешь делать?
– С ним? Пока не знаю. Но сегодня нам будет чем заняться. В этом доме творились страшные дела. Где‐то здесь должна быть часовня, комната, где они служили свою мессу. Кстати, на втором этаже как раз не сходятся измерения.
После ужина мы отправились на поиски. Тайная комната должна была находиться где‐то на втором этаже со стороны сада. Мы включили во всех комнатах наверху электрический свет, вышли в сад и увидели, что расстояние между окнами спальни и гостиной Фрэнсиса куда больше, чем следовало бы. Значит, скрытое помещение находится между ними. Со стороны гостиной стена выглядела настоящей – из кирпича, через равные промежутки укрепленного толстыми деревянными балками. Когда один из нас постучал по обшитой панелями стене спальни, другой не услышал в гостиной ни звука, и мы принялись обследовать деревянные панели в поисках скрытого дверного проема.
Слуги давно спали, в доме стояла тишина, однако все время нас сопровождало чье‐то незримое присутствие. Войдя в спальню, мы закрыли дверь, а теперь она сама собой отворилась и закрылась вновь. Кто‐то незримый вошел в комнату, задев мое плечо.
– Что это? – воскликнул я. – Кто‐то вошел!
– Неважно, – отмахнулся Фрэнсис. – Гляди.
На грани одной из панелей притаилась черная кнопка вроде той, что приводит в действие звонок. Фрэнсис нажал ее, потянул, и одна из панелей отъехала в сторону. За ней обнаружился дверной проем, закрытый красным занавесом. Фрэнсис отдернул его, звякнув металлическими кольцами, и из темноты на нас пахнуло застоявшимся ладаном. Пошарив возле двери, я нащупал выключатель, и тьма сменилась ослепительным светом.
Внутри была часовня. В ее западной (а не восточной) стороне располагался алтарь, над которым висела картина кого‐то из ранних итальянских мастеров. Композиционно она напоминала «Благовещение» кисти Фра Анджелико [80]. В открытой лоджии сидела дева, в цветущем саду перед ней стоял ангел с крыльями летучей мыши и головой черного ворона, подняв в благословении левую (а не правую) руку. Одеяние девы из тончайшего красного муслина украшали отвратительные символы, вместо лица у нее была морда собаки с высунутым языком.
В нишах на восточной стороне часовни стояли статуи обнаженных мужчин, подписанные «Святой Иуда» и «Святой Жиль де Ре». Один подбирал с земли серебреники, другой со смехом и с вожделением смотрел на изуродованное тело мальчика, распростертое у его ног. Окон не было, и часовню освещала люстра в виде тернового венца; электрические лампочки сияли меж серебряных шипов. С потолка возле алтаря свисал колокол.
В первое мгновение я ощутил по отношению к этим гротескным богохульным символам лишь легкое презрение, какое вызывают непристойные надписи на стенах. Однако тотчас оно сменилось ужасом: я осознал, насколько фанатична вера тех, кто с таким тщанием обставил часовню. Искусные мастера ваяли статуи и писали картины во славу зла, поклоняясь ему весьма деятельно и воодушевленно. Сам воздух часовни был пропитан ликованием тех, кто возносил здесь молитвы.
– Ты только посмотри! – воскликнул Фрэнсис, указывая на маленький столик у стены, сразу за алтарным ограждением.
На нем стояли фотографии, одна из которых запечатлела юношу, собирающегося нырнуть в бассейн.
– Это я, – пояснил Фрэнсис. – Фотографировал Бартон. Что там написано?.. «Ora pro Francisco Elton» [81]. А вот миссис Рэй, мой дядя и Бартон в каппе. Помолитесь уж и за него. Что за ребячество!.. – Он внезапно расхохотался, и смех, многократно усиленный сводчатым потолком, заполнил часовню. Фрэнсис остановился, а эхо не умолкало: смеялся кто‐то еще. Но где и кто?.. Кроме нас, в часовне никого не было – во всяком случае, зримо.
Хохот все гремел, и мы в ужасе уставились друг на друга. Свет сияющей люстры померк. В сгустившихся сумерках зашевелилась некая адская, смертоносная сила, и в воздухе соткалось туманное, слегка покачивающееся, будто на сквозняке, хохочущее лицо Хораса Элтона. Фрэнсис вскричал:
– Борись с ним! Не поддавайся! Оскверняй все, что для него свято!.. Боже, чувствуешь ли ты запах ладана и тления?
Мы порвали фотографии, разломали столик, оторвали фронталь алтаря и оплевали проклятую мраморную плиту, а затем опрокинули его, и мрамор раскололся пополам. Мы повалили статуи, и они разлетелись на куски, ударившись о плитчатый пол. Наконец, потрясенные размахом собственного иконоборства, мы остановились. Смех умолк, и в сумраке больше не качалось призрачное лицо. Мы покинули часовню, вернув на место панель, закрывавшую вход.
Фрэнсис устроился на ночлег в моей спальне, и мы допоздна обсуждали планы на завтрашний день. Круша часовню, мы позабыли о картине над алтарем. Теперь ей предстояло сыграть важную роль в нашем замысле. Ночь прошла бестревожно. По меньшей мере нам удалось сокрушить место и предметы нечестивого культа – это уже что‐то. Однако самое трудное и непредсказуемое ждало нас впереди.
Перед ужином мы повесили картину из часовни прямо напротив места, отведенного Бартону за столом. Поначалу он ничего не заметил: в комнате было сумрачно, но не настолько, чтобы включать свет. Бартон был, как всегда, весел и оживлен, остроумно шутил и спрашивал, когда вернется его друг Дики.
