Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон
Я вдруг осознал, что теряю нить Лайонеловых рассуждений.
– Довольно на один вечер, – бросил я с небрежностью. – Будущее – это прошлое, прошлое – это будущее, настоящего вовсе нет, а призраки являются из того, что уже случилось, или из того, чему только суждено случиться. А недурно было бы увидеть призрака из будущего… Кстати, если в недалеком прошлом ты употребил виски с содовой, то уж наверняка употребишь оные и в недалеком будущем – что суть одно и то же. Сколько тебе налить?
Назавтра я покинул Лондон с тем, чтобы уравновесить двухмесячное столичное безделье, скрывшись от людей в крошечной норфолкской деревушке на побережье, там, где вовсе нет знакомых и где, как мне было известно из достоверных источников, полностью отсутствуют развлечения, а значит, дневные часы мне, хочешь не хочешь, придется посвящать работе. В деревушке этой держали гостевой дом супруги по фамилии Хопкинс; у них-то я и решил остановиться, покуда не аннулирую непростительную задолженность. Мистер Хопкинс в былые годы служил дворецким, миссис Хопкинс – кухаркой; как заверил меня один приятель, уже вкусивший плодов их опыта, чета Хопкинс умела угодить постояльцам. Мистер Хопкинс написал мне, что весьма сожалеет, но не может предоставить мне отдельную гостиную, ведь к нему уже заселились два человека, но зато в моем распоряжении будет большая спальня с двумя кроватями и пространством для письменного стола и книг. Меня это вполне устраивало.
На железнодорожную станцию мистер Хопкинс прислал за мной автомобиль, так что шесть миль до Фарингхема я проехал с комфортом и прибыл к Хопкинсам незадолго до заката. Завершался яркий, ветреный мартовский день. Хоть раньше я и не бывал в Фарингхеме, меня не оставляло странное чувство, что места эти мне знакомы; я рассудил, что видел некогда похожую деревушку, да только позабыл об этом. Единственная улица тянулась вдоль рыбачьих коттеджиков, выстроенных из обкатанных морем камней; на стенах сушились сети. Тут же имелось несколько мелочных лавочек. Автомобиль остановился в конце улицы, возле трехэтажного, внушительного по сравнению с остальными, дома. От дороги его отделял обширный сад; к парадной двери вела дорожка, которую затеняли шпалерные грушевые деревья. За изгородью, до самого горизонта, простиралась плоская равнина, пересекаемая каналами, широкими и не очень; примерно на расстоянии одной мили я различил белую черту – то была полоса гальки. За ней, без сомнения, лежало море. О моем прибытии хозяев известил клаксон; мистер Хопкинс, опрятный, худощавый брюнет, вышел, чтобы помочь с багажом. Его супруга ждала в доме; она провела меня в комнату, которой я остался очень доволен. Два ее окна глядели на восток, на затопляемые низменности; под одним из окон помещался большой письменный стол. В очаге горел огонь. Две кровати стояли в противоположных углах – одна рядом со вторым окном, другая возле камина. Перед камином было массивное кресло и при нем скамеечка для ног, под столом я заметил корзину для бумаг, а на столе – одно из некогда модных, весьма удобных устройств – календарь, где для табличек с цифрами и названиями месяцев и дней недели имеются колышки, и дата устанавливается вручную. Все в этой комнате было сделано с мыслью о комфорте, все отличалось чистотой и говорило о неустанных заботах, и я сразу почувствовал себя как дома.
– Очаровательная комната, миссис Хопкинс, – похвалил я. – Именно то, что мне нужно.
Хозяйка между тем посторонилась, впуская мистера Хопкинса с моими вещами. Я успел перехватить ее мрачный взгляд и подумать: «Как, наверное, этой женщине постыл ее муж!» Впрочем, впечатление живо изгладилось. Для себя я выбрал ту кровать, что стояла у камина, и вместе с миссис Хопкинс проследовал вниз ради чашки чаю, оставив мистера Хопкинса распаковывать мои чемоданы. Когда я вновь поднялся в спальню, платье мое уже висело в шкафу, белье лежало в комоде, а книги и рукописи представляли собой аккуратные стопки на столе. «Обживаться не придется», – подумалось мне. И впрямь, я словно бы уже давно заселился в эту прекрасную комнату, давно занимался здесь писательским трудом. В следующую секунду мой взгляд упал на ручной календарь. Оказывается, одна мелочь таки ускользнула от внимания моих внимательных хозяев, ибо, согласно табличкам, нынче был вторник, восьмое мая, в то время как на самом деле приехал я в четверг, двадцать второго марта. Не без удовольствия я убедился, что мои хозяева все же не являются образчиками совершенства. Я установил нужную дату и сразу уселся работать, ибо работа – эффективнейший способ закрепить ощущение, будто находишься в собственном доме.
Часа через три был подан ужин – простые кушанья, приготовленные безупречно. Я увидел и двух других постояльцев. Со мной соседствовала пожилая хмурая дама; в речи она жеманилась, даром что говорила мало и только о погоде. Перед ней на столе помещались карточная колода и пузырек с лекарством, к которому она приложилась дважды – перед едой и после нее. Отужинав, дама удалилась в общую гостиную, чтобы, как обычно, провести несколько унылых часов за пасьянсом. Второй постоялец, румяный молодой человек, признался мне, что ежедневно обследует каналы, ибо изучает крошечных созданий, которых зовут водяными блохами и которые паразитируют на пресноводных улитках. Ему крупно повезло – он открыл новый блошиный вид; он уверен, что в его честь этот вид получит название Pulex [36] Dodsoniana. Мистер Хопкинс прислуживал за столом, совершенно беззвучно перемещаясь от гостя к гостю; миссис Хопкинс вносила все новые произведения кулинарного искусства. В какой-то момент фаянсовая посуда на ее подносе звякнула, я поднял глаза и вновь перехватил взгляд – только уже брошенный мужем на жену, а не наоборот. В этом взгляде мне почудилась не одна обыденная неприязнь, но затаенная, смертоносная ненависть. После ужина я присел было в гостиной, где хмурая жеманница раскладывала пасьянс, а мистер Додсон таращился в микроскоп, но уже через несколько минут вернулся в спальню, к своей рукописи.
Приятное тепло было разлито в воздухе, пижама ждала меня на постели, и часа на два я погрузился в работу. А потом, без предупреждающего стука, дверь отворилась и вошла миссис Хопкинс. Увидев меня, она тихонько вскрикнула в смущении.
– Простите великодушно, сэр, совсем из головы вон! Позабыла, бестолковая, что теперь вы эту комнату занимаете; в другое время, когда постояльцев нету, мы тут сами ночуем.
Назавтра череду моих беспокойных, ни с чем не сообразных сновидений прервал Хопкинс, поднявши жалюзи и впустивши утреннее солнце. А снилось мне, будто мистер Додсон пришел прямо в спальню, чтобы показать свою коллекцию ромбовидных
