Картонные стены - Елизарова Полина

– Тут – рай, – махнул он рукой в сторону леса, – а там, – ткнул своим маленьким грязным пальцем в сторону поселка, – ад! А мы живэмо на кордоне!

– Наша жизнь и есть граница между между раем и адом, – быстро согласилась, не желая его сильно волновать, Самоварова. – Только знаете… Там такие же люди, как везде, и они разные… – осторожно заметила она.

Но Дядя с болезненным удовольствием продолжал нагнетать:

– Воны живуть животом та похотью! Они и тручнули ее на грех. Перед Армагедоном усэ, що еще жывэ, кровит – хозяйка хоче спасти душу…

Михалыч, прикуривший очередную сигарету, прожигал говорящих глазами. Эта затянувшаяся беседа ему явно не нравилась.

Дядя, почувствовав спиной нарастающее недовольство бригадира, еще пуще занервничал. Уже знакомым Самоваровой жестом он запустил пятерню в жидкие волосенки и остервенело, будто пытался поймать и придавить там блох, принялся копошиться в своей голове.

Варвара Сергеевна поняла, что разговор следует поскорее завершить.

– Она говорила, когда вернется?

– Ни. Но вона беспокоиться за сына. Ту пуповину нэ порвати и чорту. – Двумя пальцами Дядя вытащил из своей головы что-то невидимое и с интересом поднес к глазам.

– Так это черт ее выманил из дома?

– Ни. Бидолашний, над кем вин завис. Пиду я. Не приходьте бильше.

На лице его проступили розоватые пятна.

– Спасибо за помощь, – Варвара Сергеевна машинально протянула ему руку, но он, словно боясь испачкаться, тут же спрятал свои за спину.

Михалыч привстал с досок:

– Варвара Сергеевна, премного извиняюсь, нам обедать пора! – крикнул он и, сделав шаг вперед, выжидающе застыл – мол, мне что, пора вмешаться?

На колченогом столике перед уличным рукомойником стояли три грязные, с остатками борща миски, кастрюля и хлебные корки, сваленные в пакет.

Бригада уже отобедала.

– Не палите мэне. Хужее всим зробите, – бросил ей напоследок Дядя, развернулся и торопливо засеменил к бригадиру. – Шумить там щось у их, лампы моргають, казалы, – тараторил он, приближаясь к Михалычу. – А я в той хыже электрику не робив. Хто робив, нехай и розбирае. Якщо буде твоя команда, гляну.

– Варвара Сергеевна, – окликнул ее бригадир. – Вы за этим приходили?.. А мне почему не сказали? Дядя у нас человек подневольный, что скажут – то и делает. Да и по-русски ему тяжело объясняться. Вы лучше скажите Жанне Борисовне, что там у вас моргает, я сам подойду, посмотрю.

– Хорошо, – кивнула напоследок Самоварова.

«Теперь еще придется устроить в гостевом домике замыкание, – пронеслось в голове. – Впрочем, пусть этот поехавший головой святоша, который, не моргнув глазом, врет своей «родыне», сам теперь и выкручивается… Никто не просил его про лампы сочинять».

Варвара Сергеевна вновь оказалась на центральной дороге поселка.

Из-за многих заборов, приветливых, украшенных изящной ажурной ковкой, или высоких, воинственных, с торчащими пиками наконечников, раздавались гомон и музыка.

Воскресенье.

Неспешно двигаясь вдоль домов, она внимательно вглядывалась сквозь ограды, пытаясь что-нибудь за ними разглядеть.

С одного из участков, с виду неопрятного, скудно засаженного вдоль забора несколькими туями громыхала «Hallelujah» Коэна.

Уже знакомые ей дамы – те, что продефилировали мимо некоторое время назад, на режущем слух английском подпевали певцу, голос которого доносился из портативной, стоящей прямо на газоне колонки.

«Брошенка» в белом костюме активно раскачивала под музыку своими безупречными бедрами, а та, что в черном платье, разливала по бокалам шампанское.

– Ну и где там твой Луис с друзьями? Подгребет? – схватившись руками за выбеленные волосы откинутой назад головы плотоядно выкрикнула «брошенка» подруге.

– А муженек твой бывший часом не нагрянет? – Подруга протянула ей наполненный игристым напитком бокал. – Хорош кривляться, не на фотоссесии. На-ка, лучше выпей.

– А мы его не пустим! – продолжала извиваться блондинка, подцепив двумя пальцами бокал за ножку.

– А если он ворвется? – хохотнула дама в черном.

– Говорю же тебе, его машину без моего звонка охрана не пропустит. А с его толстой жопой ему в лом будет целый километр пешкодралом пилить. Так что пусть бесится за забором, пес шелудивый!

«Аллилуйя…» – тихо подпела Коэну Самоварова и, опомнившись, прибавила шагу, чтобы ненароком не привлечь к себе внимание.

Вот и сложился еще один простейший, недостающий пазл.

Машина (вероятнее всего, такси), на которой уехала Алина, не въезжала на территорию поселка, поэтому у Андрея и не было этой информации. Кстати, если бы он захотел, то, зная правила поселка, мог бы сам об этом догадаться.

Аллилуйя…

Исходящая желчью по отношению к бывшему мужу мещанка и нездоровью гастер, почувствовавший себя чуть ли не пророком… Вовсе не сострадание и даже не желание подзаработать двигали рабочим, а желание хоть в чем-то да возвыситься, быть наконец для кого-то значимым.

Впрочем, кто она такая, чтобы судить?! – одернула себя Самоварова.

Теперь уже даже не следователь, так – расследователь…

И, кстати, да, оба слова мужского рода.

Несмотря на то, что Варваре Сергеевне упорно не нравились ворвавшиеся в обиход феминитивы, ее вдруг это дико разозлило. Нет, конечно, не это…

На самом-то деле злилась она на то, что ей самой, поучавшей Жанку и отдалившейся от доктора из-за его предвзятости так и не удалось избавиться от чего-то подобного в собственной голове. Вот если бы она нашла исповедь «брошенки» или Дяди, ее мнение об этих людях, возможно, в корне бы изменилось.

Уже на подходе к дому Филатовых догнало сообщение от Валерия Павловича:

«Ты далеко? Аглая Денисовна приехала».

51

Какой странный сон.

Давящий, как небо над Сходненским кладбищем.

Безнадежный, как вход в онкологическую больницу.

Большая площадь внутри громадного, каменного, с пустыми глазницами окон, дворца.

Под ногами – брусчатка, от грубых стыков которой рябит в глазах.

Памятник кому-то сердитому и важному.

Похоже на Мадрид, впрочем, во сне это было неважно.

В. стоял один, ровно посреди площади, и был крайне сосредоточен на том, что делал. По движению рук и корпуса складывалось впечатление, что он командует невидимым парадом. Беззвучно отдавая кому-то приказы, он напрягал мышцы лица, выкрикивая команды, широко раскрывал рот. Он постоянно поворачивался в разные стороны, пытаясь донести что-то до тех, кого там не было в помине. На нем была расстегнутая длинная темная шинель, и под ней можно было разглядеть отлично на нем сидевшую новую военную форму.

«Не иначе, как началась война и он стал генералом», – решила я во сне, застывшая, пораженная необычным зрелищем.

«Вероятно, он потерял все свое войско, но еще видит души тех, кого сгубил. Совсем как булгаковский Хлудов», – подумалось мне.

Во сне показалось, что прошло немыслимо много времени, прежде чем он заметил меня. Взяв под козырек, В. направился в мою сторону. Мне бросилось в глаза, что он заметно приволакивает ногу. И вдруг, не дождавшись его, я резко развернулась и поспешила покинуть площадь.

Я шла быстрым шагом, не оборачиваясь. Путь лежал в гору, и даже моими здоровыми ногами идти было нелегко. Не обращая внимания на моментально стертые неудобными туфлями пятки, я не беспокоилась, уверенная в том, что он все равно не отстанет. Через какое-то время мне все же пришлось сбавить темп.

Мой затылок обжигало его горячее нетерпеливое дыхание. Когда мы проходили мимо заброшенного парка, я заметила, что в парке цветет жасмин.

За всю длинную дорогу до хорошо знакомого мне во сне дома с зелеными полосатыми обоями и старой дубовой мебелью никто из нас не проронил ни слова.

Перед входом нас встретила чахоточная лошадь, проводила укоряющим взглядом печального глаза.