Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

– Неужели ты всерьез воспринимаешь эти бредни? – спросил я. – Скажи еще, что в лесу завелся единорог. И вообще, что это значит – «изначальное», «ровесница самой Земли»? Разве кто-нибудь видел подобных тварей – ну, конечно, кроме тех чудаков, которые сидят в потемках да считают перестуки в уверенности, будто это с ними общаются их покойные тетушки?

– Ну а что это тогда? Что? – воскликнул Хью.

– По-моему, главным образом – наши с тобой нервы, – отвечал я. – Признаюсь честно: меня жуть взяла, когда я впервые шел этим лесом, и еще страшнее мне было там в компании с тобой. Но это только нервы; каждый из нас сам себя накрутил, а потом мы дополнительно накрутили друг друга.

– А собаки тоже сами себя накручивают? И друг дружку? – съязвил Хью. – И как насчет птиц?

Спорить тут было трудно; я сдался. А Хью продолжал:

– Хорошо, представим на минуту, что нас, птиц и собак напугало нечто постороннее и что мы видели создание, похожее на огромного светящегося слизня. Я не стану называть его изначальным, если ты против; я выберу другое слово, скажем, «Оно». Так вот, сам факт Его существования объясняет еще одну вещь.

– И какую же?

– Оно, предположительно, является воплощением зла, материальной формой дьявола. И тут уж мы имеем не только привидение, но и нечто физическое, что можно увидеть, услышать, унюхать, как ты заметил, и даже, сохрани Господь, пощупать. А раз Оно материально, значит, нуждается в пище – не то издохнет. Пожалуй, поэтому-то с самого нашего переезда не проходит и дня, чтобы на вересковом склоне я не обнаружил с полдюжины мертвых кроликов.

– Работа горностаев и ласок, – возразил я.

– Ничего подобного. Горностай убивает жертву и съедает ее. А эти кролики не съедены – они высосаны.

– Господи, это еще как?

– Я их осматривал – не всех, конечно, а некоторых. У каждого в горлышке крошечная дырочка, через которую кровь и высасывали. Остаются только косточки, шкурка, да еще серая масса сухожилий, вроде как… как в выдавленном апельсине. А еще они смердят. Теперь скажи: разве тварь, которую ты сегодня мельком видел, похожа на ласку или горностая?

Тут в дверь постучали.

– Моей жене – ни слова, – успел предупредить Хью.

Вошла Дейзи.

– Слышу – вроде вернулись; где вы были?

– Гуляли по окрестностям, – отвечал я. – А назад шли через лес. Птиц не видели – ни единой; это странно, хотя, может, все дело в том, что были уже сумерки.

Взгляд Дейзи метнулся к мужу, но Хью не рискнул встретиться с нею глазами. Вероятно, подумалось мне, он решился завтра атаковать неведомую тварь и боится, как бы Дейзи не догадалась, что в его голове зреют планы.

– Что и говорить, лесок этот популярностью не пользуется, – начал Хью. – Птицы туда не летят, собаки не бегут, Дейзи не заглядывает. Замечу, что и я разделял эти чувства, но сегодня прошелся по лесу в сумерках – и вот чары разбиты.

– Все было тихо? – уточнила Дейзи.

– «Тихо» – не то слово. Если бы в полумиле от леса кто-нибудь уронил булавку, и то мы бы расслышали.

Тем вечером, когда Дейзи ушла спать, мы с Хью разработали план. История о высосанных кроликах потрясла меня. Правда, я не видел прямой связи между одрябшими кроличьими шкурками и тем, что предстало мне в лесу, но счел теорию моего друга жизнеспособной. Действительно, тварь, которая питается таким способом, явно имеет материальную форму – призракам ведь обед не нужен. А раз тварь материальна, значит, и уязвима.

План же наш был прост: мы войдем в лес с ружьями и запасом дроби и двинемся по тропе, громко топая, как если бы собрались поднять стаю куропаток с поля, засеянного репой. Не скажу, что дождаться не мог этой охоты – даже мысль о том, чтобы приблизиться к таинственному обитателю леса, была мне отвратительна. Но все-таки намечалось настоящее приключение, я разволновался, долго не мог заснуть, наконец забылся – и видел сны, полные мерзких образов.

Вчерашние посулы ясного заката не оправдались – утро настало сумрачное, небо затянуло тучами, моросил дождик. Дейзи нужно было в деревню за покупками; едва она ушла, мы занялись исполнением нашего плана. Золотистый ретривер при виде ружей запрыгал было от радости, промчался за нами через весь сад, но, как только мы вошли в лес, вернулся домой на полусогнутых.

Лес имел форму неровного круга, диаметр его составлял примерно полмили. В центре, как я уже говорил, была поляна диаметром в четверть мили; выходило, что эту поляну окаймляет лента толстых деревьев и подлеска шириной в сотню ярдов. Мы решили для начала пройти вместе по тропе, что пересекала по диагонали весь лес, причем перемещаться с максимальной осторожностью – вдруг услышим шумы, за которыми и явились? Если же тварь ничем себя не выдаст, мы двинемся на расстоянии ярдов в пятьдесят друг от друга именно по этой «ленте»; два-три таких круга – и осмотрена будет вся территория. О повадках нашей «добычи» мы не имели ни малейшего понятия; попытается ли она скрыться или атаковать, нам было неведомо. Впрочем, вчера она вроде бы не хотела столкновения с нами.

К тому времени, как мы вступили в лес, дождь лил уже не менее часа. Он тихонько шипел в кронах над нашими головами, но листва этих крон была столь густа, что земля под деревьями лишь чуточку отсырела. Утро выдалось мрачное, это верно; однако здесь, в лесу, всякий бы решил, что солнце уже закатилось, что близится ночь.

Очень тихо двинулись мы по нехоженой тропе; трава скрадывала звуки наших шагов. Лишь однажды, на секунду, мы учуяли смрад гниения заживо, но, сколько ни напрягали слух, не уловили иных шумов, кроме шипения дождя в кронах. Мы пересекли поляну и вышли через дальнюю калитку, так ничего и не услышав.

– Значит, пойдем по кругу, – сказал Хью. – Стартуем с того места, где Оно смердело.

Туда, к середине «ленты», мы и вернулись. Смрад все еще держался в безветренном воздухе.

– Отойди от меня ярдов на пятьдесят, – распорядился Хью, – и начнем. Нападешь на след – кричи; я нападу – я крикну.

Я пустился шагать по тропе, пока не удалился от Хью на нужное расстояние; затем дал сигнал, и мы вступили в чащу.

Никогда еще не охватывало меня чувство столь безнадежного одиночества. Хью шел параллельно мне; до него было всего-то пятьдесят ярдов; стоило мне остановиться, я бы услышал его шаги, шуршащие по буковым листьям, – все это я знал умом. А сердце говорило другое: в этом мрачном лесу я полностью изолирован от людей, а единственное живое существо, здесь обитающее, – это монстр, загадочное порождение зла. Столь густо росли деревья, что я мог видеть ярдов на двенадцать вокруг себя