Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Галлюцинация или реальность? Надя боялась проверять.
Моренко между тем сел на край понтона, свесив ноги в воду. Сказал:
– Можете меня поздравить, Надежда, я теперь муж и фактически родственник местного речного царя.
– Поздравляю, – выдавила она, чувствуя во рту привкус песка и водорослей.
– Я сказал царю, что если он не освободит вас, то мне придется играть новую мелодию до тех пор, пока все его гости не передавят друг друга в экстазе танца, – произнес Моренко. – Он хитер, как говорится, да я хитрее. К тому же у меня было время почитать былинки. Садко, богатый гость и все такое. А эти морские животины даже читать не умеют.
Он хмыкнул, разглядывая Надю грустным взглядом. Достал откуда-то фиолетовую электронку и закурил, прикрыв глаза.
– Хотелось сделать что-нибудь достойное. Спасти кому-нибудь жизнь, например. Сейчас вас доставят к берегу в целости и сохранности и отпустят на все четыре стороны. Вы теперь не во власти города. Бегите и будьте счастливы.
Она кое-что вспомнила вдруг.
– Болота. Я вернусь к ним и вытащу всех заложных покойников, как обещала. Вы уже тогда все придумали, да?
– Это уже ваша судьба, – улыбнулся Моренко, докурил и спрыгнул с понтона в воду.
Река беззвучно поглотила его. Волны тотчас успокоились, течение сделалось ровным, неторопливым. Лунный свет выхватывал из темноты голову водяного кверху носом, плывущую метрах в десяти от Нади. Речной царь должен сохранить эту голову, она ведь ему очень нравилась.
Надя легла на спину. По небу плыли звезды и редкие облака. Мысли тоже плыли, успокаиваясь.
Она вдруг вспомнила все, от приезда в Бореево до речной свадьбы. Вспомнила жабу, царя, невест, покойников и чертей. Всех-всех. Где-то в груди болезненно кольнуло. Там наверняка остались комочки грязи, которые теперь в ней навсегда.
Надя лежала так, пока понтон не прибило к пологому берегу. Потом поднялась, спустилась в траву и медленно побрела через кусты рогоза к тропинке, которую услужливо подсвечивал свет полной луны.
Свет мой, зеркальце
Что это? Откуда это? Будто уснул сидя… несколько часов на корточках просидел, мышцы так затекли, что, очухавшись, катался по ковру, стонал, не мог встать. Внутри копошились слова, звучала музыка, смутный полузабытый сюжет запутанного сна извивался червяком.
Привиделось… или лучше сказать: послышалось. Утомился с дороги, прикорнул, вот и лезет в голову всякое… Какой речной царь? Какой фестиваль? Бред же, а Надька – Надькой бывшую жену Климова звали. Сны – это, как их, чистый Фрейд. Но можно ли по Фрейду, с сигарами-пенисами и прочим извратом, объяснить слухи, окружающие зеркало Вечеры?
Климов намыливал крепко сбитое тело под душем. Платон Иванович, выслушав по телефону короткий отчет, бросил сахарную косточку, фразу: «Я в тебе не сомневался». Лучшая похвала для пса. Климов боссу про сон у зеркала, про речного царя ничего не сказал. Но мысленно к случившемуся возвращался и еще прокручивал в голове информацию из Сети.
…Тысяча восемьсот семьдесят четвертый год. В Вене открывается Рингтеатр, достойное украшение Кольцевой улицы, детища Франца Иосифа. Комические оперы пользуются большой популярностью, а среди прочих красот композитор Антон Брукнер упоминает зеркала от лучших мировых мастеров.
Тысяча восемьсот восемьдесят первый. Декабрь. В Рингтеатре дают «Сказку Гофмана» Жака Оффенбаха. В результате неполадки софиты из газовых ламп взрываются, и огонь моментально охватывает сцену. Двери эвакуационных выходов, открывающиеся внутрь, мешают толпе покинуть зал. Рингтеатр выгорает дотла, пожар убивает триста восемьдесят четыре человека; при опознании трупов впервые применена идентификация по стоматологическим картам.
На пепелище находят уцелевшее зеркало родом из Российской империи; создатель неизвестен; пламя не повредило ни амальгаму, ни деревянную раму, и удивительная находка попадает в газеты. Главный режиссер театра Франц фон Яунер признан ответственным за пожар, приговорен к тюрьме, но вскоре помилован. На пожарище возводят Искупительный доходный дом – средства, вырученные за аренду, идут на благотворительность. Огнеупорное зеркало висит в фойе, как напоминание о трагедии, но в восемьдесят седьмом его приобретает австрийский дипломат, барон Альбин Вечера, в пожаре потерявший старшего сына Ладислава. Зеркало отправляется в спальню его дочери Марии.
Тысяча восемьсот восемьдесят девятый. Доподлинно не известно, как зеркало из Рингтеатра оказалось в замке Майерлинг, принадлежащем единственному сыну императора Франца Иосифа Первого. Предполагают, что семнадцатилетняя баронесса Мария Вечера подарила его кронпринцу Рудольфу как знак своей любви. Мария и Рудольф встречаются тайно (кронпринц несчастливо женат). В письмах, переданных Рудольфу через извозчика, баронесса описывает «волшебное зеркальце, рассказывающее сказки и хранящее дух моего милого брата Ладислава». В имении тридцатого января любовников найдет камердинер. «Изо рта Рудольфа шла кровь, он сидел на кровати, будто бы разглядывая себя в зеркале, но он был уже мертв». Мертва была и Мария Вечера. Комиссия во главе с лейб-медиком прибыла в Майерлинг. Согласно их заключению, кронпринц и баронесса погибли одинаково: от огнестрельного ранения в область виска. То ли застрелились по предварительной договоренности, то ли Мария обнаружила труп возлюбленного и свела счеты с жизнью его же револьвером (застрелились одновременно, как следует из прощального письма Вечеры, найденного в две тысячи пятнадцатом году в архиве Шеллербанка). Император предал самоубийство сына огласке, причиной газета назвала болезненную неуравновешенность Рудольфа. Баронессу же спешно похоронили на территории аббатства Хайлигенкройц, составив фиктивный акт о смерти. Как бы там ни было, русское зеркало уже второй раз становилось свидетелем трагедии. Или не второй?
Тысяча девятисотый. Зеркало Вечеры обретает славянскую кличку «Вурдалак». Так окрестил его Франц фон Яунер, тот самый режиссер «Сказок Гофмана», осужденный за халатность. Будучи помилованным, он некоторое время возглавлял театр «Ан дер Вин» и «Карл-театр», с переменным успехом гастролировал, посетив Москву и Санкт-Петербург. Возможно, он пытался узнать историю злокозненного зеркала. Через девятнадцать лет после пожара фон Яунер покончил с собой, использовав, как и майерлингские любовники, револьвер. В дневниках он возлагает вину за смерть и зрителей Рингтеатра, и кронпринца на… зеркало!
«Я не знаю, откуда взялся этот Вурдалак, но он жаждет крови, и вы сочтете меня безумцем, если я расскажу о том, что случалось в театре, о смерти Л. В.».
Л. В., расшифровывают специалисты, это, возможно, Леа Варна, Розина из оперы «Севильский цирюльник». Пожар не был первым (и последним) пятном на репутации Рингтеатра: за год до него Варна лишила себя жизни, повесилась в гримерке.
Климов обмотался вафельным полотенцем и вышел из ванной. На прикроватной тумбочке надрывался телефон. Дешевый мобильник, приобретенный разом с сим-картой для специальных звонков. Климов не помнил, чтобы выключал свет, но в комнате царил полумрак.
«Шелкопрядов» – значилось на дисплее.
– Упертый старый пес, – осклабился Климов, а
