Ужасы войны - Тим Каррэн
И вот теперь... идут собаки, слюнявые, жаждущие человеческого вяленого мяса.
Полдюжины псов, порода неизвестна и непознаваема. Они словно вытекают из ночи, скользкие тени, смазанные мраком. Не теряя времени, они вгрызаются в пиршество, пуская слюни и хрипя, зубы скрипят о кости и хрящи. Лакающие языки слизывают лужи крови.
- Чертова хрень, - говорит Чувак. - Разрешите их завалить, сержант?
- Нет. Начнем палить - и каждый песчаный ублюдок в округе узнает, где мы, - отвечает Пшеница. - Американцы пришли, замесили пару врагов в этой мертвой деревушке и свалили. Вот что должен знать враг. Здесь никого нет. Им безопасно выйти за своими мертвыми, а когда они это сделают, мы отправим их вонючие задницы к Аллаху.
- Но... черт, послушайте это, - вставляет Говнюк.
- Как музыка, - вмешивается Бешеная Восьмерка. - Кусай, кусай, жуй, жуй... сладкая музыка.
- Заткнитесь, - обрывает Пшеница.
Но он тоже слушает эту "музыку", и она заставляет его улыбаться. Ведь это просто собаки, пожирающие себе подобных. Собака ест собаку. Забавно, если подумать, и, может, в каком-то великом смысле - это карма.
- Песикам тоже надо есть.
- Чертова песочница, - ворчит Говнюк. - Чертов Ирак.
Простак смеется:
- Эй, мужик, прояви уважение. Наши славные коалиционные силы ведут войну за освобождение иракского народа. Это не про нефть или грязные деньги под столом в Вашингтоне. Так сказали на "Правде".
Несколько смешков - "Правда" это прозвище "Fox News", государственного канала пропаганды.
Собаки грызут минут двадцать, все это хрустение и рвание, а потом постепенно стихает.
- Похоже, они закончили, - говорит Простак.
Пшеница смеется:
- И никаких проклятий в этот день.
* * *
Собаки, пожирающие мертвых. Это неправильно, даже если мертвые - всего лишь хаджи. Этот звук тревожит Чувака, потому что он вспоминает бои в Фаллудже в дневной жаре. Собаки, пожирающие трупы хаджи. Пыль в воздухе. Руины. Все горит от авианалетов, клубы черного дыма катятся, как морской туман. Кто-то кричит, зовет эвакуацию.
Ад на нулевой отметке.
Взвод был на взводе, раскаленный от боя, покрытый грязью и потом, дрожащий внутри и снаружи, пальцы тряслись на курках. Дом за домом они шли, глаза, как у метамфетаминщиков, вылезали из грязных лиц. Вперед, ребята! Мочи этих ублюдков Али-Бабу! Потом они выбили дверь того дома со странными символами на стенах, зачищая все, что движется. Старуха начала кричать на них.
Они ждали боевиков, но нашли молодую женщину и двоих детей. Слишком поздно. Те шевельнулись - и получили около двадцати пуль. Оx, черт! Так не должно быть. Американцы не убивают женщин и детей. Это не их стиль. Это не в их краснокровной, чисто американской натуре, не часть их голливудской поп-культуры. Они - герои, освободители, а не убийцы. Конечно, не такие.
Бешеная Восьмерка засмеялся и сказал:
- Чертовы суки, где ваш Мохаммед теперь? Где ваш лживый пророк, пока мы возлагаем жареные жертвы на алтарь Господа?
- Точно! - выпалил Гетто. - Аллах не пришел замазать ваши раны, зашить кишки и спасти души. Он просто не явился, суки.
- Что с вами, люди, не так? - сказал Чувак, отвращенный всем этим.
Никто не понял, к кому он обращается - к отряду или к иракцам.
- Глянь на эти дыры в них, йоу! - хихикнул Гетто, и это почти походило на всхлип.
- Всем заткнуться, - сказал лейтенант, пытаясь поговорить со старухой.
Он учился языку и знал свое дело. Мертвые гражданские. Ох, это была беда.
Она рычала на него на каком-то гортанном языке, не арабском и даже не персидском, изрыгая загадки и заклятья.
Чувак стоял, дрожа, дезориентированный - слишком мало сна, слишком много действия. Слишком много амфетаминов, чтобы держаться. Он смотрел на тела, и его желудок сжался, ползая по стенкам живота.
Господи, мертвые дети.
Бешеная Восьмерка хихикал, потому что смерть его возбуждала и заставляла чувствовать себя живым. Он понимал то, чего не понимали другие: жизнь - это прелюдия, а смерть - кульминация.
Лейтенант сдался. Какой смысл? Иногда эти люди вели себя так, будто не понимали даже собственный язык. Он отвернулся от старухи на три секунды, но этого хватило.
Она выхватила нож и бросилась на него. Бешеная Восьмерка всадил в нее шесть пуль, почти разрезав пополам.
- Бог сказал свое слово, - произнес он.
Старуха свернулась на полу, как мертвый паук, рот открыт. Пока Чувак смотрел, из него выползла одна отвратительная муха.
* * *
-Это было не дерьмо, - шепчет он себе, пытаясь забыть тот день, как, наверное, будет пытаться забыть его всю жизнь. - Это было даже не дерьмо.
Собаки ушли, и на один фаталистический, иллюзорный момент его желудок сжимается в кулак, потому что ему кажется, что их спугнуло что-то худшее.
Но там ничего нет. Ничего на прицеле.
* * *
Ночь - худшее время.
Такая ночь бывает только в песчаной стране, где электрические огни - вымирающий вид, а тьма не просто тенистая, а черная, как смоль. Чернота, как в канализации в полночь. Чернота, как внутри мешков для тел. Чернота, как души людей, что охотятся на других людей.
Пока Говнюк ворчит о том, как Бетти Лу показывает свои прелести парням дома, а Простак жалуется сержанту Пшенице, что не может нормально сходить в туалет уже недели, Чувак прислоняется к низкой каменной стене, глядя на мертвых через свои приборы ночного видения. Он всегда наблюдает. Он тайно боится темноты и не доверяет тому, что в ней движется, поэтому смотрит, ждет и держит свой М4 наготове. Трупы разбросаны повсюду, целые и по частям. Слава богу за ночной холод, чтобы не вдыхать их запах смерти.
- Черт, Чувак, - говорит Простак, сидя в песке, спиной к стене. - Спорю на пачку "Мальборо", что до трех утра там ничего не шевельнется.
Чувак пожимает плечами:
- Принимаю.
Бешеная Восьмерка и Гетто сидят рядом. Бешеная Восьмерка молчит, и это хорошо. Гетто болтает о своей будущей хип-хоп империи, которую построит с нуля,
