Сторож брата моего - Тим Пауэрс
— Что же это такое?
— Манускрипт Луайта Баннайха утверждает, что это нечеловеческая ипостась Валлийца. Кто-то когда-то более ста лет тому назад частично, если будет позволено так сказать, убил ее, на плите, уложенной сверху, выбили имя, изображенное огамическими письменами, и помимо того пересекли его линиями, которые… отвергают это имя. Преподобный Гримшоу велел следить, чтобы все эти письмена и линии никогда не забивались грязью и пылью, а также добавил в «Отче наш» для воскресной службы запрещающую латинскую фразу. Мой неосведомленный предшественник полностью отказался от латыни — он настаивал, и не без основания, что «Отче наш» следует читать на добром королевском английском языке, — и даже настаивал на том, чтобы письмена на полу замазали цементом. — Патрик покачал головой. — Но прихожане оказались умнее. Они уже подумывали о том, чтобы повесить его, и сделали бы это, если бы я не пришел ему на смену.
Эмили припомнила рассказы о том, как обитатели разных селений выражали священникам свое недовольство. Прямо посреди службы в церковь приводили осла, на котором задом наперед, лицом к хвосту, сидел мужчина, на голову которого была нахлобучена пирамида из двадцати шляп. Это гарантированно прерывало проповедь. Когда Эмили впервые прочитала об этом обычае, она подумала, что это всего лишь грубая простонародная клоунада.
Теперь же она спросила:
— И был человек задом наперед на осле? В двадцати шапках?
— Человек на осле служил не просто для высмеивания незадачливого священника, — пояснил отец. — После представления с осликом прихожане выволакивали несчастного из церкви и вываливали в заготовленной золе. Вряд ли кто-то помнил значение этого действа, но на деле это было воспроизведение древнего обряда изгнания у язычников-кельтов: глядящий назад человек на осле с горой шляп на голове символизировал всю общину, а зола — освободившееся место. — Шарлотта фыркнула, и он добавил: — Это правда, дорогая. В наших краях тот мир ушел совсем недалеко, он почти на поверхности.
— Brachiun enim, — негромко проговорила Эмили странные латинские слова, которые отец добавлял, читая Господню молитву, ударяя в подвешенный на нитке железный треугольник всякий раз, когда произносил эти загадочные слова. — Вы неправильно говорите brachium, но это примерно переводится как «рука для». И что же это значит?
— На латыни, — ответил отец, — если эти слова вставить перед voluntas tua, получится излишнее упоминание «руки Божьей». Ну а на древнекельтском диалекте эти созвучные слоги — breagh gan ainm — означают «лежи, безымянный». Произнесенные под звон треугольника, который я выковал из металла, собственноручно отрезанного от обода погребального колокола Валлийца, они подчеркивают неправильность записанного на камне имени ипостаси и милостью Господней удерживают ее на месте.
Часы на лестнице пробили девять, и он, вздохнув, тяжело поднялся на ноги.
— Ну хватит, — сказал он. — Все равно сегодня уже ничего не сделать. Я иду спать. Вы… не засиживайтесь слишком долго. — Он зевнул скорее от напряжения, нежели от усталости, и повернулся к двери. — И проследите, чтобы Брэнуэлл не добрался до «рвотного».
— Потом. Завтра, — сказала Эмили сестрам, когда отцовские медленные шаги прошаркали по лестнице и стихли.
Энн и Шарлотта кивнули, явно довольные тем, что обсуждение услышанного от отца откладывается. Они почти одновременно встали, отодвинули стулья и отправились через прихожую за складными пюпитрами для письма. Соблюдение обычая вечернего времяпрепровождения помогало улечься волнению, поэтому девушки расставили свои пюпитры на кухонном столе, откупорили чернильницы, приготовили бумагу и перья. Даже Страж, увидев привычный ритуал, соблаговолил лечь на пол у ног Эмили.
Шарлотта все же позволила себе сказать со вздохом:
— Древесный алфавит! Спаси нас, Господь! — После чего склонилась над листом бумаги.
— Завтра, — твердо ответила Эмили.
— Аминь, — добавила Энн и разгладила ладонью свой лист.
Эмили откупорила свою чернильницу и опустила туда кончик пера.
В кухне воцарилась тишина, нарушаемая только поскрипыванием перьев. Энн начала писать роман в прошлом году, когда служила гувернанткой, и он был посвящен превратностям жизни гувернантки. Шарлотта решила забросить старые выдумки об Ангрии и описать в романе два года своего обучения в Брюсселе. Эмили чувствовала, что тоже готова написать роман, но решила строить его не на событиях своей жизни — она видела в нем бескрайние, открытые всем ветрам вересковые поля и затерянные в них одинокие души.
Глава 6
Комната Брэнуэлла, которую он называл студией, находилась в глубине дома; ее большое окно выходило в поля, Шарлотта и Энн делили комнату, где раньше жила тетя, ну а Эмили спала на узкой походной кровати в маленькой комнатке, где все они успели пожить в детстве. Окно там выходило на кладбище и возвышавшуюся за ним церковь, но, когда она проснулась утром и посмотрела наружу, близкая заря лишь обозначилась красной полоской на горизонте, а вблизи лежала темнота.
В комнате, естественно, было слишком темно для того, чтобы рассмотреть карандашные рисунки, которые, как она хорошо знала, покрывали беленые стены, но, лежа в кровати, она точно воссоздавала в памяти все эти изображения птиц, лиц, цветов и тех детей, которые их создавали. Чем выше поднимались рисунки, по мере роста детей, тем более умения в них наблюдалось, но Эмили думала о самых нижних, о корявых кроликах и собачках, изображенных маленькими ручками.
В этой предрассветной мгле большой старый дом казался неподвластным времени — и трагедии, и радости, происходившие в нем, не прекратили свое течение, а лишь приостановились. Гадая, что же могло разбудить ее, она накинула халат и беззвучно спустилась по лестнице. Страж, как обычно, следовал за Эмили по пятам, и когда она услышала негромкую возню около кухонной двери, то сразу поняла, кто там — ведь пес даже не зарычал.
Она открыла дверь, и в темную комнату, нетвердо держась на ногах, вошел Брэнуэлл и принес с собою порыв холодного, пахнувшего мокрой глиной ветра.
— Сядь и веди себя тихо, — вполголоса сказала Эмили, закрывая дверь на засов. — Папа еще не стрелял из пистолета. Сейчас я приготовлю чай.
Она на ощупь безошибочно нашла спички и наждачную бумагу, чтобы чиркнуть, и очень скоро в чугунной плите загорелся огонь, и стол осветила масляная лампа. Страж стоял по другую сторону стола, рядом с Брэнуэллом, и Эмили подумала, что пес относится к ее брату, по обыкновению, и покровительственно, и настороженно.
Она поставила чайник на огонь и села к столу напротив брата, точно так же как несколько часов назад сидела здесь с сестрами. Брэнуэлл был похож на жертву грабителей — без шляпы, вывалявшийся в грязи, с поцарапанным лицом и без очков, — но не хромал и на первый
