Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
– Это настоящая мелодия, я ее когда‐то слышала… Сыграй еще разок, Хамфри, я вспомню.
Он повторил духовный мотив и проворчал:
– Не назвал бы это мелодией. К тому же в моей партитуре нет ничего хотя бы отдаленно похожего. Почему она без конца мне слышится?
– Вспомнила! – воскликнула Джулия. – Мама пела эту песню, «Утраченный аккорд». Начинается со слов «Я сел однажды за орган…» и дальше что‐то про алые сумерки и звук великого «Аминь!». – Она попыталась одним пальцем изобразить на фортепиано звук великого «Аминь!», весьма далекий от истины, и с надеждой проговорила: – Кажется, вспоминаю.
Хамфри вскочил.
– Вот опять! Она как будто поправляет тебя – разве не слышишь?
На мгновение Джулии и в самом деле почудилось слабое сопрано, доносящееся откуда‐то из-за мольберта. Почти сразу оно смолкло, и на смену ему вновь пришел запах лаванды.
– Да, как будто слышала. Что же это?.. – озадаченно спросила Джулия, почувствовав, как по спине пробежали мурашки. – Наверное, фантазия разыгралась. Давай дослушаем твою чудесную медленную часть! Где мои колотушки…
С того утра в доме началась серия загадочных происшествий – незначительных, но досадных, словно камушек в ботинке. Невозможность найти им объяснение ставила в тупик. Казалось, над Лоджами шутит какой‐то проказник. Однажды утром на столике в прихожей появился пакет для Джулии, надписанный высоким косым почерком.
Внутри обнаружилась плохая репродукция «Короля долины». Там же и в тот же день возник пакет, адресованный Хамфри, с засаленными нотами одной из песен на слова мистера Уэзерли. Обе посылки прибыли не по почте, но даже если допустить сговор с прислугой, супруги не представляли, кто стал бы тратить время на такие ребяческие проделки. Еще труднее было объяснить, как в нотах новой увертюры Хамфри появилась партия альта, представлявшая собой первые такты старой песенки «Дрезденский фарфор» некоего мистера Моллоя – как выяснилось, популярного композитора девятнадцатого столетия. Естественно, Хамфри с возмущением вымарал эту вставку, и, когда он скреб бумагу ножом, откуда‐то из темного угла студии донесся не то всхлип, не то фырканье.
Как‐то другим утром Джулия обнаружила кубистский портрет мужа на полу. Непросохшая краска впечаталась в ковер, и картина погибла. Все это сопровождалось едва слышным звуком, похожим на хихиканье, и навязчивым запахом лаванды. А однажды в обед на крышке фортепиано появился потрепанный экземпляр «Адама Бида» – книги, о которой ни Хамфри, ни Джулия никогда не слышали, – с многочисленными подчеркиваниями и одобрительными пометками на полях.
В доме раздавались странные звуки – стук каблучков, шелест юбок, а как‐то раз, когда Джулия с мужем ужинали не дома, слуги в кухне, расположенной прямо под студией, с изумлением услышали бренчание фортепиано у себя над головой, и горничная поднялась с подносом виски и содовой, полагая, что хозяева вернулись. Полоска света под дверью однозначно свидетельствовала, что внутри кто‐то есть, но, когда горничная открыла дверь, ее встретила кромешная темнота, пропитанная запахом масляных ламп. Полночи она билась в истерике, а на следующее утро уволилась, и Джулии пришлось пожертвовать несколькими днями работы, чтобы найти новую горничную.
Примерно в это время у меня завязалось близкое знакомство с новыми соседями, и как‐то вечером, встретившись в театре, мы отправились после представления к ним домой – выкурить по сигаретке и немного поболтать. Тогда я еще не знал о странных происшествиях, однако заметил, как Хамфри, войдя, окинул студию подозрительным взглядом, а Джулия с тревогой посмотрела на мольберт. Оба, казалось, думали о чем‐то своем, и между нами повисло молчание. Наконец Хамфри решительно проговорил:
– Давай расскажем ему, – и поведал мне удивительные подробности, изложенные выше. Я сразу вспомнил, как от неожиданности уронил в студии одну из розовых ваз.
– Уверена, что здесь поселился призрак! – воскликнула Джулия, когда муж закончил свой рассказ. – И думаю, что это женщина, потому что к Хамфри она относится гораздо лучше, чем ко мне. Ты многое опустил, Хамфри! Она вечно оставляет на твоем туалетном столе букетики фиалок в бумажных оборках. Она… – Захлебнувшись, Джулия ткнула пальцем в угол, где стоял мольберт, и сдавленно прошептала: – Глядите!
Я быстро обернулся и успел увидеть зеленый кринолин, корсаж с глубоким декольте, венок из искусственных роз в волосах и оживленное, но злое лицо, которое сразу же узнал, пусть оно и помолодело на полвека. Теперь я ни капли не сомневался, что за странными происшествиями стоит миссис Уоллес – ныне полтергейст бесконечной изобретательности.
– Это миссис Уоллес, – твердо сказал я, и мольберт Джулии вновь рухнул на пол.
Та возмутилась:
– Что ж, это очень невежливо с ее стороны! Ей здесь больше нечего делать. Это дом Хамфри, он его купил. Как вы думаете, почему она не уходит? Может быть, она совершила в этой комнате какое‐нибудь страшное преступление?
Хамфри фыркнул:
– Джулия, это смешно! Хотя в этой комнате и впрямь десятилетиями совершались страшные преступления: здесь говорили об искусстве 1860‐х. Здесь пели «Утраченный аккорд». Вся комната пропитана преступным духом. Но призраки?.. Их не бывает!
Тут что‐то хрустнуло, и Хамфри бросился к письменному столу.
– А теперь она сломала мне свисток! – в раздражении воскликнул он, беря в руки один из своих оркестровых инструментов.
Джулия, как хорошая жена, не стала обращать внимания на удивительную противоречивость его высказываний. Подняв упавший мольберт, она покраснела от гнева.
– Она опять все испортила! Но мы не сдадимся – будем бороться с противной старухой всеми силами! Это спиритический шантаж – она хочет нас запугать. Возмутительно, что призраки с того света так беспардонно вмешиваются в дела живых!
Хамфри бросил останки свистка в камин.
– Что за чушь! – воскликнул он и повторил, будто желая убедить себя: – Чушь!
Тем вечером я оставил их в твердом намерении высоко нести знамя материализма. Однако на следующей неделе потустороннее присутствие резко усилилось. Дух стал материализовываться самым убедительным образом, и стало очевидно, что в посмертии он, а точнее, она оставалась не меньшей кокеткой, чем пятьдесят лет назад. Она постоянно являлась Хамфри в образе жеманной викторианской дамы, одаривала его застенчивыми улыбками и явно пыталась к нему подольститься. А вот по отношению к Джулии она вела себя все более враждебно: не только роняла мольберт всякий раз, как та изобразит на холсте особенно вдохновенный куб, но и посещала ее в чудовищных ночных кошмарах, душила ароматом лаванды и разбила зеркало. Заходя в свою черную ванную комнату с фиолетовым потолком и розовым полом, Джулия слышала шелест юбок за бачком; поднявшись переодеться к ужину, обнаруживала на кровати призрачный зеленый кринолин и розовый венок. Было совершенно очевидно, что миссис Уоллес поставила целью вывести женщину из себя, а мужчину – завлечь и покорить потусторонней воле.
Как‐то вечером неделю спустя миссис Лодж позвонила мне с просьбой зайти по важному делу, если я ничем не занят. Придя, я нашел обоих сильно изменившимися.
