Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон
Итак, если вкратце: Фрэнсис Гарт, лишенный дома и земли (возможно, посредством жульничества), проклял новых владельцев и, оставив сей мир, начал являться им в виде призрака. Затем последовала долгая пауза в явлениях, возобновились же они, когда я впервые гостил в Гарт-плейс. Нынче сюда прибыл прямой потомок Фрэнсиса Гарта – живое воплощение призрака, столь часто нами наблюдаемого, совершенно сходное с портретом этого бедолаги. Недаром мистер Джеймсон знал и расположение комнат, и их обстановку еще прежде, чем вступил в дом, о чем и вспомнил не без недоброго чувства в душе, – аналогичную враждебность мы замечали в лице призрака. Не следует ли из этого (тут наша теория обретает некие очертания), что во Фрэнсисе Джеймсоне нам явлена реинкарнация Фрэнсиса Гарта – только очищенная, так сказать, от его застарелой злобы, вернувшаяся в дом, который два столетия назад принадлежал ему, и вновь обретшая здесь пристанище? Разумеется, с того дня никакие враждебные, злобные сущности не заглядывали в окна и не маячили на лужайке Гарт-плейс.
Добавлю, что лично мне видится связь между событиями нынешними и теми, что произошли при королеве Анне, – и связь эта в том, что Хью Верралл в обоих случаях получил права на усадьбу. Другой стороной легла монета, отчеканенная в давние времена, ибо теперь новый Хью Верралл, пусть невольно, по причинам, которые скоро стали очевидными, покинув Гарт-плейс, обосновался в деревне Гарт (как и его полный тезка) и зачастил с визитами в дом своих предков, где отныне жил человек, чья семья владела этим домом задолго до первых Верраллов. Мне видится связь между теми и этими событиями еще и вот почему: Хью, без сомнения, получит-таки усадьбу обратно и закрепит ее за своим именем, ибо Фрэнсис Джеймсон, подобно Фрэнсису Гарту, имеет дочь. На этом пункте, правда, я вынужден признать доселе четкую связь грубо нарушенной, ведь, даром что первый Хью Верралл потерпел фиаско в сватовстве к дочери Фрэнсиса Гарта, второму Хью Верраллу в аналогичном предприятии повезло гораздо больше. Короче говоря, я только что вернулся с венчания моего друга Хью Верралла и мисс Пегги Джеймсон.
Лицо
Сидя у открытого окна знойным июньским днем, Эстер Уорд вела серьезный внутренний диалог. Она решила развеять тучу дурных предчувствий, что с самого утра висела над нею, и потому принялась мысленно перечислять причины для счастья и довольства жизнью – коих было множество. Прежде всего молодость; затем необычайная внешняя привлекательность; далее финансовое благополучие и завидное здоровье; наконец, прекрасный муж и двое малышей, милых до невозможности. Ни одной трещинки не намечалось в этом колесе процветания. Если бы добрая фея вручила сейчас Эстер колпак желаний, она не торопилась бы надевать его, ибо, поистине, ей не о чем было просить фортуну – ничто в ее жизни не давало поводов для депрессии, которую она чувствовала. Мало того, Эстер не могла бы и упрекнуть себя в том, что не ценит свое счастье; она его ценила, да еще как высоко; она его смаковала, она искренне желала такого же счастья всем, кто тем или иным образом обеспечил счастье ей самой.
Итак, Эстер тщательно перебрала в уме все обстоятельства, ибо тревога ее была сильнее, чем она признавалась в том даже себе. Она хотела отыскать вещественное оправдание этому отвратительному ощущению, что грядет катастрофа. Возможно, дело в погоде: всю последнюю неделю Лондон очень напоминал адское пекло; но, если причиной жара, почему дурные предчувствия охватили Эстер только сейчас? Не иначе, удушливый зной имеет накопительный эффект. Да, пожалуй, вот и объяснение; а впрочем, оно притянуто за уши, ведь Эстер, говоря по правде, всегда любила летнее тепло. Жару терпеть не мог Дик; его вечная шутка – как он, ненавидящий зной, умудрился влюбиться в саламандру?
Эстер переменила положение, села очень прямо в низком эркере, поскольку решила призвать на помощь все свое мужество. На самом деле, едва пробудившись нынче утром, она уже знала, в чем причина тяжести на сердце; теперь, проделав изрядную работу по смещению причин депрессии на любой другой предмет, Эстер хотела взглянуть проблеме прямо в лицо. Ей было неловко, ибо свинцовый ужас, что держал ее в тисках, происходил от события тривиального, имевшего прямое отношение к миру фантазии – иными словами, пустячного. «И впрямь глупо; ничего глупее и представить нельзя, – сказала себе Эстер. – И довольно мне прятаться – рассмотрю все трезво и пойму, какая это чушь».
Она стиснула пальцы, собираясь с духом, и подбодрила себя фразой: «Теперь пора».
Этой ночью Эстер видела сон, который в детстве буквально преследовал ее. Сам по себе сон был нестрашный. Но тогда, много лет назад, стоило Эстер его увидеть, как она уже знала: назавтра ей приснится другой сон, и вот он-то будет источником глубинного страха – Эстер предстоит просыпаться с криком и барахтаться в душном мешке кошмара. Около десяти лет прошло с той ночи, когда в последний раз она видела этот сон, и хотя он помнился Эстер во всех деталях, но само впечатление успело поблекнуть, затуманиться, отдаленное изрядным временным отрезком. Однако нынче ночью сон-предвестник вновь посетил Эстер, стало быть, теперь сон-последователь, этот самый кошмар, был неминуем, а все многочисленные приятности в кладовой памяти, сколь ни были ярки, успели померкнуть перед тем, что надвигалось с такой неумолимостью.
Этот сон-предупреждение, этот занавес, отдернутый навстречу следующей ночи, открывший путь видению, которого так страшилась Эстер, сам по себе был прост и безобиден. Эстер будто бы брела по высокой песчаной дюне, скудно опушенной тонкими травами. Ярдах в двадцати слева был гребень дюны; он круто обрывался прямо в море. Тропа, неуклонно забирая вверх, вела Эстер к полям с низкими живыми изгородями. По деревянным перелазам Эстер успевала перебраться через полдюжины изгородей; кругом паслись овцы, но не было ни единого человеческого существа. И всегда прогулка имела место в сумерках, как будто близился вечер, и Эстер следовало спешить, потому что ее ждал кто-то неизвестный, причем ждал не в течение минут, но уже давно, целые годы. Наконец, оказавшись на вершине дюны, Эстер видела впереди довольно чахлую рощицу – деревья росли кривыми, ведь их стволы гнуло морским ветром. Тогда-то при появлении этой рощицы Эстер во сне понимала, что путь ее почти завершен, что некто безымянный, тот, кому пришлось прождать ее много лет, уже совсем рядом. Тропа вела сквозь рощицу; корявые ветви, как бы зачесанные ветром набок, образовывали подобие крыши – Эстер
