По воле чародея - Лилия Белая
– Плевать, – прошипела Настасья, прожигая взором помещика. – Я не боюсь вашу Волховскую Шляхту и вашего пресловутого деда!
Властош прикрыл глаза, мысленно молясь Славье-матушке и произнёс с улыбкой:
– Что ж, выбор только твой. В этом и заключается свобода. Знаешь, в чём мы с тобой похожи? Ты такое же зло, как и я.
– НЕТ! – из девичьей души вырвался крик, из очей – жаркие слёзы.
– В тебе нет ни капли света…
– Не правда!
– И это прекрасно…
– НЕТ! Я не такая как вы! Я не такая! Я не такая…
Ослабевшие разом пальцы выпустили рукоять меча. Со звоном, возвестившим об отступлении, клинок упал на пол. Настасья, проигравшая пану, и сама осела, закрыв ладонями лицо.
Все ещё стоящий у стены Властош выдохнул. Потянувшись, потёр горло. Почти не веря, что остался жив, вспомнил о своей основной задаче. Искусница заплакала. У него получилось… Правда, с риском для жизни, но – получилось! Обойдя девушку, Вишнецкий опустился рядом с ней на колени. В руке блеснул хрустальный пузырёк.
– Я слабая, знаю, – горестно произнесла Анастасия, мокрыми очами воззрившись на пана. – Ненавижу вас всем сердцем, а убить не смогла. Это – слабость.
Волшебник ласково усмехнулся, наконец придя в себя.
– Моя мать назвала бы это силой.
Вишнецкий осторожно прислонил пузырёк к щеке девушки. В него скатилась слеза. С другой стороны щеки он собрал ещё две, наполнив крохотный флакончик сияющей жидкостью.
– Что вы делаете?..
– Смотри, вот она твоя Сила!
Властош поднял флакончик к солнечным лучам, льющимся в окно, и слёзы внутри склянки преломились светом, засверкали тысячами бриллиантов. Чародей бережно закупорил пузырёк пробкой и убрал в карман.
– У слезы Искусницы много свойств, – пояснял он Настасье. – Волшебная сила скрыта, исцеляющая или… Впрочем, посмотрим. Важно ещё, что это – слёзы той, что едва не очернила своё сердце преступлением, но пересилила себя и победила. Поздравляю, ты прошла испытание, не поддалась тьме. Хотя, была на грани. Всё же, из тебя может выйти что-то стоящее, замарашка.
– Так, вы меня проверяли?
– Ну, разве в здравом уме я позволил бы себе рисковать жизнью?
– Я видела в ваших глазах страх! – Искусницу снедало подозрение.
И здесь магу не составило труда найти ответ.
– Думаешь, я не умею хорошо играть роли, душа моя? До сих пор недооценила, ну что за глупая девчонка, – Вишнецкий поцокал языком. – Мне нужно было получить твои слёзы и проверить тебя, это удалось. Как только разберёмся с уборкой пшеницы и королём, я займусь, Анастасия, тобой основательно.
Девочка поднялась с пола, сжав кулаки. Будто лопнуло в её сердце что-то, и наружу вылилась злость.
– У вас всё – ради собственной выгоды! – воскликнула Искусница с яростью. – В кого же вы такой? По рассказам, ваша мать была чуть ли не святой, хотя я сильно сомневаюсь в оном, небось приукрашено! Наверняка была такой же тварью как вы!
Настасья не успела отпрянуть, вскрикнула от пронзительной боли и мигом оказалась лежащей на полу. Властош, едва та успела договорить фразу, наотмашь со всей силы ударил дерзкую по щеке.
– НЕ СМЕЙ!
В душе его разгорелся страшный пожар. Вырвись он наружу, сжёг бы дочь мельника на месте. Никто, даже крестьяне, испытывавшие к господину не самые лучшие чувства, не посмели бы оскорбить память его матери. Этой же нахалке он прощал буквально всё! Но её слова о Ладе Вишнецкой стали последней каплей.
– Тварью был мой отец, – негромко, стараясь обуздать эмоции, проговорил пан, – про которого я знаю только то, что звали его Агапий. Он бросил мою мать до родов! Бросил, понимаешь? Это не твой папаша-мельник, который в любви и заботе тебя растил! Чувствуешь разницу? Тварью можно назвать и моего дедушку, воспитавшего меня своими способами, я не отрицаю! И быть может, я такой же, как они, с чёрным сердцем, с чёрной душой, но материнское терпение во мне сохранились, поверь, ведь только потому я всё ещё терплю твои выходки. Однако ты уже перешла границу. Предупреждаю: поганых слов в адрес моей матери я не прощу! Если, замухрышка, я ещё раз услышу нечто подобное, – Вишнецкий ухватил Настасью за волосы и приподнял голову так, чтобы она неотрывно глядела ему в глаза, – хоть одну дерзость в отношении великой Искусницы и панны Лады Вишнецкой, я самолично отведу тебя в темницу. Будешь сидеть там, пока не взвоешь. Без еды и воды. Без света. Пока не начнёшь сходить с ума, пока не пожалеешь о том, что на свет родилась. Поверь, дедовские корни возьмут своё.
Настя не смела оторвать взгляда. Страх и боль сковали язык, потому она молчала, с ужасом вслушиваясь в речи колдуна.
– После того как станешь более смирной, ты увидишь одну дивную вещицу, с помощью которой я расправляюсь с непокорными. Я приглашу тебя…
– Куда? – пролепетала Настя одно единственное слово.
Прямо в глаза пану смотреть оказалось тяжело – они, сверкающие, изумрудные, пронзали насквозь.
– На казнь, – сухо ответил Вишнецкий. – Думаю, после такого ты вряд ли станешь дерзить. Запомни мои слова, шутить более я не намерен. Поняла меня?
Настя кивнуть не смогла, потому просто прикрыла веки. Властош отпустил её, не промолвив больше ни слова.
Невольница потёрла покрасневшую от удара щёку и мысленно пожалела, что не сумела убить чародея, когда была такая возможность. Хотя-я… была ли она, на самом деле? Ведь это всё оказалось лишь проверкой!
Вишнецкий молчаливо ждал хоть какой-то реакции. Анастасия задумчиво смотрела себе под ноги. Сквозь напряжённую мрачную тишину слышались тяжёлое дыхание шляхтича и звон новых волшебных капелек-слезинок Искусницы.
В один момент Властош Ладович не выдержал.
– Бесполезно с тобой разговаривать. Плачешь по любому поводу, нет в твоих слезах ничего волшебного, – процедил он сквозь сжатые зубы. – Просто истерика несмышлёного ребенка. Слабачка! – повинуясь отчаянию, пан выхватил из кармана пузырёк, подошёл к декоративному фонтанчику у стены и вылил туда содержимое склянки.
Даже Настя не удержала изумлённый вздох. Поддавшись чувствам, чародей бездумно уничтожил слёзы, которые собрал, рискуя собственной жизнью. И кто же из них, она, слабая замухрышка, или могущественный волшебник собой не владеет?!
– Что вы наделали?!..
– Отчего переживаешь так, – рот мага скривился от злости. – Пошла вон… – Тихий голос сменился криком: – Вон, я сказал! В поле работать! И если хоть четверть поля не
