Тоска - Александр Александрович Павловский
Дальше по улице на Соборной площади, есть Храм. Он открыт для всех приходящих. Как его… Успенский Кафедральный Собор. Точно, Собор, а не Храм. Вот туда и пойду, если есть возможность поговорить, то хочу это сделать без чьей-либо помощи. Особенно, когда начинают навязываться и спрашивать про проблемы, у меня сразу включается внутреннее отрицание. Приобретенное это или наследственное, но оно есть. Поэтому, люблю во всем разбираться сам. «Лучше пробегусь по кочкам и что-то пойму, чем проеду на такси и ничего не увижу». Негласный девиз всей моей жизни. Поэтому я писатель, а не какой-нибудь черкаш из подворотни.
Толкучка у калачной напоминает собрание на казнь. Каждый хочет встать так, чтобы потом в красках объяснять не увидевшим, насколько далеко откатилась отрубленная голова. Всем хочется «хлеба и зрелищ», только получают самые терпеливые. Терпят люди, а коммерция расцветает подобно плющу. И кому хорошо: сытому, но уставшему или тому, кто остался с прибылью? Но, не суди… да не судим будешь.
Проталкиваюсь, протискиваюсь, матерюсь. Никто никого не слушает и не пропускает. Люди замечают только то, что входит в угол их зрения и даже наступая кому-то на ногу они не извиняются, а слегка отпрыгивают и продолжают идти. Никто никому ничем не обязан, даже в правилах приличия. Но стоит ответно высказаться, как поднимается пыль из-под копыт. Животное вспахивает землю под собой. Я же ни с кем не хочу ругаться. Просто бубню себе под нос и нагло расталкиваю людей перед собой. Позади остаются возгласы. И, если я не обернусь, то эта тема надолго останется обсуждаемой у них.
Передо мной желтая церковь с колокольней. Тихая, темная, ветхая. Местами отштукатуренная, но все равно старость не прикрыть новым париком. Можно вмешаться в естественный ход времени и попытаться отсрочить неизбежное, но рано или поздно осыплется макияж вместе с костной мукой уставших перегородок. Устают люди, устают и дома. Срок эксплуатации – тот же паспорт, но в котором отмерена жизнь. У нас есть погрешность на несчастный случай, у них на ветхость.
Ловлю ароматы чая из самовара. Несколько дворов раскрыли крылья ворот и выставили на домашние столы самовары. Ценник одинаковый, а вот пахнет по-разному. Где-то нотки мяты и чабреца, где-то листья смородины и малины. Но и тут же толкучка. Никто в этой жизни никогда не пил чаю. Такая диковинка. А, если там еще можно прикупить несколько магнитов с Коломной, то вообще радость внеземная. Чай и магниты. Последнее слово в мире модных новинок. Обхожу сборища и целенаправленно иду в Собор, больше нет смысла останавливаться и ротозейничать по сторонам. Я уже достаточно сыт этим местом и напоен чаем.
У Собора никого нет. Дверь, что в прошлый раз была завалена набок и я пролезал под ней, стояла в петлях. Перекрещиваться перед входом не стал. Не помню в какую сторону нужно делать перекрестие в плечах. А богохульничать в такой момент не стоит. Я же, как Президенту собрался звонить, только Выше. Кабинет над кабинетом. Главное, не попасть на секретаршу, иначе останется мой звонок в списке «на потом». А мне нужно на сейчас и желательно в срочной форме. Я же застрял в городе. Он там точно знает, что происходит и подскажет, как поступить.
Внутри такой же полумрак, как и на улице. Слышу голос впереди стоящего мужчины, который беседует со старушкой:
– В редком свечении дневного света Иконостас становится пламенем огня.
– Я сама, однажды, видела. Как будто святые смотрят и слово молвят, но шепотом.
Все вокруг суетятся с этими калачами и магнитами, толпа копошиться как опарыши в мясе, а эти двое блаженных стоят и ловят благостный свет от иконостаса.
Не задерживаюсь на входе и обхожу колону справа. Случайно подслушиваю, что ниши в стене – это надгробия святых. Там, внутри стены покоятся останки. А над ними золоченые иконы в подрамниках за стеклом. И стоит у каждой кандило с рядами пламенеющих свечей. Кто-то шепчет что-то, вставляя свечу, кто-то просто крестится, но каждый останавливается, замирает и про себя о чём-то думает. Вспоминают мертвых или живых, обращаются за помощью к тому, кого не видели никогда, но кто никогда не отказывает. Даже молчание считается за благость. Рядом со мной из пустоты появляется старушка и молча протягивает одну свечу своей дряхлой ручкой. Я ей в глаза заглядываю, а она только кивает из-под платочка и утвердительно тянет свечу. Видимо тут так принято или она поняла, что я не знаю, что делать и решила мне помочь. Вот она помощь от того, кого не видно. Даже в таких мелочах выражается. Он ждет меня на звонок и сам протягивает трубку, набрав номер.
Подхожу к внутреннему углу ближе к Иконостасу. Появляется солнце и зал наполняется мягким светом. Я поднимаю голову и правда, становится пламенем огня. Святые озираются по сторонам, беззвучно говорят со всеми и в запахе ладана всё приобретает смысл. Тот самый, который нельзя передать словами или через кино, книги, журналы. Какая-то святость что ли. Она у Русского где-то в крови эта святость, журчит и мурлычет, а только в таких местах раскрывается подобно лику огненному. Наполняет, как кубок пустой и ты, привыкший, что он всегда пуст, удержать не в силах, расплескиваешь содержимое, ротозейничая по сторонам. А помощь, она ведь всегда только в тебе. Вот и не нужно искать чужие руки, чтобы свой кубок держать. Возможно, об этом вся религия и есть.
Поджигаю одолженную свечу и закрываю глаза. Думаю о Боге и что-то тянет поднять голову. А надо мной в одной из маковок лик Иисуса, сына Божьего. И он так пристально за мной наблюдает, будто готов подсказать, если ошибусь или вопрос не так задам. И легко на груди, но мыслей от того меньше не стало. Опускаю голову и ставлю свечу в ряд к остальным.
За упокой ставишь. Он за тобой присмотрит. – Раздается голос позади, и я вижу, как старушка уходит. За упокой? Я же… Не успеваю додумать всю фразу, как в зале становится пусто. Абсолютно все вышли и дверь прощально хлопнула. Эхо поднялось вверх и рассыпалось в тишину. Я оглянулся еще раз, но ни одной души. Только потрескивали свечи.
– Если задаешь вопрос Создателю, то будь добр принять, что не все его ответы тебе понравятся.
Вновь оборачиваюсь
