По воле чародея - Лилия Белая
Настасья следовала за новым другом и чувствовала, как усталость потихоньку сходит на нет. Девушки недолго петляли между длинных дворов, минули несколько хат и вскоре оказались на отшибе села. Там, около опушки леса, за околицей одиноко стояла маленькая изба Аннушки. Избёнка, построенная из толстых сосновых брёвен с печной трубой, с красивыми кружевными наличниками, явно не подходила простолюдинке.
Анне Степановне можно было гордиться – будучи хозяйкой, в доме она жила абсолютно одна и не спешила выходить замуж, хотя по возрасту ей уже давно было пора. В любом случае, пан пока о ней не вспоминает, и леший с ним, всяко легче одной, чем с нелюбимым.
– Ты не родилась в крестьянской семье, – размышляя вслух, молвила Настасья, когда они проходили во двор. – Такой дом, да ещё и одна живёшь… Ты была вольной?
На красивое лицо Аннушки легла тень тоски.
– Пошли в дом. Там расскажу.
* * *
Внутри избы оказалось тепло, по-северному уютно. Обстановка была донельзя знакомой, родной: маленькие сенцы, ведущие в светлицу, а в светлице дубовый стол, большая печь, лавки, сундучки, красный уголок с образками святых. На стенах висели рушники и обереги.
Всё это напомнило Настасье о собственном доме в Зеверцах, и в Полесовке… О таких же стульях. О такой же печи. О мельнице, уже сгоревшей. О матери, жестоко убитой. И об отце, возможно, ещё живом.
Пообедали наскоро, но сытно. Анна достала из печи горшочек с картошкой и пирог с ягодами, а в кружки разлила холодного кваса.
За перекусом Настасья рассказала горькую историю об отце, сгоревшей мельнице и злодеяниях пана, а Анна после поведала свою. Верно подметила Настя, что Анна не родилась в крепи. Анна Степановна была родом с Вольных Земель, дочь офицера, погибшего на войне в смуту.
– Мне тогда пятнадцать солнце отмерило. Почти как тебе, – рассказывала Аннушка. – Семья была большой, но голодала, едва хватало на краюшку хлеба. Что поделать: тогда гремела война, переворот, и батюшка мой воевал за наше Отечество. Леош захватил власть, ввёл свои законы, князя Мирослава и его супругу убили. Денег у нас совсем не осталось, а я прознала о некоем помещике-колдуне, что мог помочь, разумеется, на определённых условиях. И отправилась к нему. Наверное, совершила ошибку, моя мачеха и сводный брат были не достойны такой заботы. Однако, что покойная матушка, что отец всегда воспитывали меня по заповеди Единого: помогай другим – и тебе помощь придёт.
– Ты поступила неразумно, – резко высказалась Настя.
Аннушка горестно хмыкнула.
– Сама знаю. Не разбиралась я в людях, не знала, что помогать надо не всем подряд. И всё же, вопреки моей нелюбви к новым родным, я встретилась с ним. Всё равно, терять мне было нечего. Нас только известили о смерти отца. Пан Властош протянул мне контракт и рассказал условия. И я сама подписала эту магическую бумагу. Расплатой за полное обеспечение моей «семьи», за их безбедную жизнь, стала моя неволя.
Настасья обречённо покачала головой.
– Ты попала в рабские кандалы по своему желанию…
Анна пожала плечами. Что правда, то правда. Скрывать ей было нечего.
– Зная, что их жизнь сейчас хороша, мне становится легче, – отвечала она кротко и тихо, – как бы противоречиво это ни звучало. Они, вероятно, давно забыли меня. Властош говорит, что по мне никто не горюет. И я уверена, он прав. Мачеха да братец скорее рады, думают, что наконец сгинула я во владениях пана. Мне их жалко просто. Властош старается заново посеять ненависть к ним, чтобы я лишний раз не отвлекалась от работы. А я не могу. Не люблю их, но отчего-то скучаю.
– По воле скучаешь ты, а не по ним.
– Здесь у меня появились друзья: Оксана с Олешкой, Заринка наша мелкая, дядя Макар, Савва, рыженький такой мальчик, Пелагея Агафоновна… В любом случае, вольный документ Вишнецкий вряд ли мне выдаст. Бывали, конечно, случаи, когда он подписывал эту грамоту, но это исключения. Работники ему нужны. Хозяйство огромное, да и налог в королевскую казну он платит немалый за своих дружков-панов из Волховской Шляхты. Поговаривают, только в случае его смерти купол разобьётся и можно будет сбежать, но, ха, – Анна истерически засмеялась, – это невозможно. Невозможно! Чародей слишком силён. Настасья… О чём задумалась?
Анастасия вздрогнула.
– Да так… Обо всяком, – ответила она, осознавая сказанное Аннушкой.
Время трапезы подходило к концу, и вновь пора было отправляться на жниву.
* * *
Жара не успела спасть, но ослушаться приказа не мог никто. На сей раз Каркрас выгнал работать на жниву раньше положенного часа.
Дядя Макар успел помолиться перед продолжением великого дела. Несмотря на ноющие суставы, старик ловко орудовал серпом без передышек. Юноши и девушки под острым взором надсмотрщика ретиво срезали золотые колосья, соломой перевязывали их в снопы и складывали в охапку. Анна работала возле Насти, но уже без мелодичных песен – при таком мареве, от которого, казалось, вот-вот загорится трава, горло пересохло настолько, что даже хрип не мог из него вырваться.
По лбу каждого струился пот, ручки серпов выскальзывали из пальцев, точно мыло, но в нагретом воздухе продолжала висеть тишина, нарушаемая только протяжными изнурёнными вздохами да шелестом колосьев.
– Скукота смерртная, вы даже петь норрмально не умеете, – прокаркал презрительно оборотень, поглядывая на невольных.
Ворону никто не ответил, люди продолжали работать.
Настасья уже не плакала, лишь мечтала увидеть закат. Скорее бы страда закончилась. Скорее бы мучениям настал конец. Побыстрее бы зашло солнце…
Послышался детский крик, и мысли Настасьи оборвались.
Настасья вскинула голову, разогнула спину и увидела, как маленькая русая девочка упала в высокие золотые колосья. Никто не отреагировал. Настя спохватилась первой и метнулась к Заринке. Ребёнок лежал почти без чувств.
– Я… Пить… Пожалуйста… – послышался еле уловимый хриплый шёпот, когда Настя склонилась над Заринкой.
Волосы липли ко лбу девочки, жара съедала её без пощады. Настасья поняла: если сейчас она не найдёт хотя бы глотка воды, дитя покинет мир навечно.
– Помогите! Кто-нибудь!
Родителей её, Карпо и Ганны, в поле не было. Крик из пересохшего горла Настасьи вырвался на удивление сильный, привлёк внимание крестьян и взбесил ворона.
– Чё оррёшь, меррзавка?
– Дайте ей попить! Она слишком долго была на жаре!
– Рработа не выполнена до конца, о какой воде ты ведёшь рречь? Невелика потерря, ежели сдохнет, нам слабаки не выгодны, хех. – В скрежете вороньего тона послышалось злорадство.
Крестьяне, все как один, следили за происходящим с надеждой и ужасом в глазах.
