По воле чародея - Лилия Белая
– Ступеньки, – выдыхает Мара с жалостью.
И закрывает дверь.
* * *
«Мертва! Мертва! Вы слышали? Пани Грацианская, младшенькая их мертва!»
«Да, ты шо! Такая молодица была! А шо ж с ней сталося?»
«Так её батюшка Игнатий отравил, священник из торгового городка! Да, отравил прямо на свадьбе их с панычем Вишнецким! Выпила вино с алтаря, после росписи в договоре о браке, у дворянов так принято – закорючки ставить на бумаге, так вот опосля замертво и упала, кажут! А в вине – яд из белладонны!»
«От, паскуда! А ещё в Бога верует! Шоб черти его жарили за такой грех!»
«Он уже там жарится как пить дать! В ту же ночь после убийства его в темницу посадили под усадьбой Грацианской, должен был сам князь Мирослав Радаславич приехать для суда, да некого более судить… Мёртвым священника нашли в темнице, сбежать пытался, да на ступенях поскользнулся!»
Именно такие новости, сдобренные старческой бранью, слышит Мара, когда заезжает в село лечить больного. По всем деревням, хуторам и городам разлетаются печальные, а для кого-то и радостные, в особенности – для крестьян Грацианской, вести.
Властош стал вдовцом в день после свадьбы. Властош заполучил земли, деревни и трёхэтажную усадьбу. Он более не зависит от своего деда. Эти три фразы крутятся в голове Мары, пытающейся сложить непростую мозаику.
Уже не паныч, но пан Властош заявляется собственной персоной в терем Мары, вырвавшись из своего нового дома после похорон.
– Твой дедушка пришёл ко мне и сказал, что ты не любишь меня. Выбрал тебе достойную невесту. Она и пяти минут не прожила с тобой в браке, а расписала мне целое будущее! – молвит Мара, неохотно пропуская незваного гостя в сени.
Назвать выражение лица Вишнецкого траурным уж точно язык не поворачивается.
– Видимо, она так издевалась над своими крепаками, что они решились заплатить святому батюшке, дабы он её отравил. Хотя, и его настигла кара Единого, – пан горестно усмехается, возводя очи к небесам. – Бедная девица, всего девятнадцать было…
– Да, ладно, не устраивай, спектакль, актёр ты не ахти какой, – Мара фыркает, раскусив его ещё с самого начала.
Властош поражённо открывает рот. Ещё не научился играть так мастерски, как обучится к тридцати годам, но задатки уже есть!
– Говорят, ты там во всю разрыдался, когда она упала замертво, а многие даже тебе поверили, как мило! Что ж, хитро, пан Вишнецкий, хитро. Не зря ты в год Белого Лиса родился. Выходит, теперь ты – полноправный владелец поместья, слуг и земель…
– Поместье Грацианских кануло в лету. По закону, это – моя усадьба. Усадьба пана Властоша Вишнецкого, – с довольным лицом ответствует чародей. – Наконец, я переехал. И больше не стану жить в одном доме с дедом. Это ли не счастье? – Он пристально глядит на травницу. – А ты, душа моя, подозреваешь меня в смерти сестры илантийской синьорины?
– Ох, если бы я тебя не знала, Вероятно, поверила бы! Но я-то знаю, каков ты. Во всей этой истории мне жаль только невинного священника, на которого ты повесил убийство.
Властош приметно вздрагивает:
– Что?..
– Ну хватит играть, Вишнецкий! Хватит. Ты становишься похожим на своего деда, что меня сильно расстраивает. Думаешь, я не поняла? Яд из белладонны умеешь изготавливать только ты, мне донесли и название яда, да. Священнику или слугам этой Грацианской и в голову не могло прийти создать такую сложную отраву. Это был ты. С убийцей я жить не могу… Это неправильно… Это…
Властош не даёт договорить. Резко срывается с места, прижимает знахарку к стене, закрывает ей рот и шепчет в ухо:
– Молчи, милая. Забудь. Это всего лишь сон. Никакого священника, никакого убийства, никаких следствий. Тебя это не должно касаться, и ты не должна об этом вспоминать. Дело закрыто! Просто наслаждайся вместе со мной. Жены у меня никогда не было. Лунья не заслуживает носить такой титул.
Маг убирает руку со рта, и Мара осторожно спрашивает:
– А твоё новое поместье? Тоже всего лишь сон?
Вишнецкий морщится.
– Это другой вопрос. Поместье я заслужил, и оно у меня было всегда. Настал час справедливости. Измученные крестьяне мне ещё в ноги кланяться будут за то, что больше нет их мерзкой хозяйки. Я создам для них государство, отдельное от этого жестокого мира. Они будут меня уважать, и благодарить своего Бога, за то, что я сделал.
После таких уверенных слов юный волшебник со всей нежностью, на какую только способен, целует любимую в губы.
– Властош, не на… – начинает Мара.
– Забудь. Молчи… Молчи, ясноглазая моя, молчи…
Мара желает возразить, да не может. Хочется плакать, но слёзы застревают комом в горле. Ведьма задыхается. Он целует. Впивается ей в губы, пальцами зарывается в пышные кудри, другой рукой спешно пробует отыскать шнуровку на груди.
– Чёртов корсет, как вы это носите…
Уверенными, властными движениями расшнуровывает синее, расшитое серебряными узорами, платье.
– Что ты делаешь? Думаешь, я не смогу рассказать всем, кто убийца? – Мара пробует отстраниться, но понимает, что сама того не желает.
Голова её кружится, мысли заволакивает туманом. Волосы Власта пахнут мёдом и травами. Волшебник резко хватает травницу со спины, пресекая попытки вырваться, опускает руку на талию Мары…
– Нет конечно. Не сможешь, дорогая.
– Потому, что ты меня отравишь так же, как её?
– О, мне это не понадобится, поверь, – шепчет он в ухо.
Мара чувствует сладкие прикосновения, шумно дышит, кусает до крови губы. И слышит, как Властош договаривает:
– Ты сама отравишь себе жизнь, если расскажешь. Попросту не выдержишь. Но я тебя не держу и не угрожаю, делай, что хочешь. Только после себя не вини.
И знахарка не смеет возразить. Он прав. А ей уже, кажется, всё равно. Какое злодейство и эгоизм! Какое распутство! Она готова продать душу! Отстоять все грехи Властоша. Взамен на одно: лишь бы не переставал её целовать, лишь бы не прекращал её нежить. Она не раскаивается, она не порицает себя за желание провести с ним ночь.
– Что я делаю, спрашиваешь? – продолжает Вишнецкий, целуя её в шею. – Хочу доказать лживость слов моего деда о том, что я не умею любить! Давай забудем обо всех! О Криоше, о Грацианских, обо всём мире… Есть только ты и я. Ты и я…
Горесть, обиды, страх – всё, что терзает Мару, сейчас стремительно тает, точно снег в мартовскую оттепель. Пан смеётся от того, что победил, легко подхватывает свою горлицу на руки и бережно несёт на второй этаж. Там, в горнице, опустив её на постель, хлопает в
