Злая. Сказка о ведьме Запада - Грегори Магуайр

Фиеро замер, не зная, что делать. Вдруг это был только отвлекающий манёвр? Вдруг у Эльфабы имелся запасной план? Вдруг у неё в рукаве ещё оставалось какое-то средство, вдруг театр вот-вот взлетит на воздух?

А затем Фиеро охватила тревога: а если за эти несколько минут, что он потерял её из виду, Эльфаба попала в руки штурмовиков? Могли ли они так быстро уволочь её? Что ему делать, если она сгинет в их застенках?

Он стремительно направился обратно на другой конец города. К счастью, ему попалась свободная двуколка, и он велел кучеру отвезти его прямиком к ряду складов, примыкающих к военному гарнизону в девятом округе.

В состоянии крайнего возбуждения Фиеро добрался до гнёздышка Эльфабы над зерновой биржей. Поднимаясь по лестнице, он почувствовал, как в кишках у него хлюпает жидкость, и с трудом сумел добежать до ночного горшка. Его нутро опорожнилось с влажным, бурлящим звуком. Он обхватил вспотевшее лицо руками. Кошка, сидя наверху шкафа, сердито взирала на него сверху вниз. Подмывшись и кое-как застегнув одежду, он попытался задобрить Малки миской молока. Кошка не приняла угощения.

Фиеро нашёл несколько засохших крекеров, с трудом их прожевал, потом потянул за цепочку, открывая слуховое окно, чтобы проветрить комнату. С неба в щель провалилось несколько комочков снега и так и остались лежать, не тая, – настолько холодно было в этой проклятой берлоге. Фиеро подошёл к печке, отодвинул железную дверцу, раздувая пламя.

Огонь занялся, заплясал, отбрасывая тени. Но эти тени вдруг отделились от стены и двинулись, понеслись через всю комнату – прямо на него, раньше, чем он успел осознать, что это такое. Нет, это были не просто тени. Их было трое, или четверо, или пятеро. Они были одеты в чёрное и выпачкали лица углём, а головы замотали цветными шарфами – такими же, какие он покупал Эльфабе и Сариме. На плече одного сверкнул золотой эполет: старший офицер штурмового отряда.

Затем на голову Фиеро обрушилась дубинка – с такой силой, точно его лягнула лошадь или ушибла падающая ветка дерева, в которое попала молния. Наверняка это было больно, но от изумления он не успел ощутить боль. Наверняка это его кровь брызнула рубиновым пятном на белую кошку, и та содрогнулась. Последним Фиеро увидел, как распахнулись её глаза – два золотисто-зелёных месяца, под стать празднику. А затем кошка юркнула в приоткрытое слуховое окно и исчезла в снежной ночи.

Самая младшая монашка в обители была обязана открывать дверь, если колокольчик при входе звонил во время трапезы. В этот момент она как раз убирала со стола остатки тыквенного супа и ржаных чиспов – а остальные монахини уже величественно плыли наверх в монастырскую часовню. Она немного помялась, решая, стоит ли отвечать на звонок: ещё три минуты, и она бы тоже погрузилась в молитвы, оставив звон без внимания. Честно говоря, ей больше хотелось замочить посуду. Но светлый дух праздника вынудил её проявить милосердие.

Открыв тяжёлую дверь, монашка увидела, что в тёмном углу у каменного портика, скорчившись, как обезьянка, притаилась чья-то фигура. Через улицу снег кропил фасад соседней церкви Святой Глинды, и в таком виде тот напоминал рябящее вертикальное отражение в воде. Улицы были пустынны, а из освещённой свечами церкви доносились приглушённые голоса хора.

– В чём дело? – спросила послушница, но затем вспомнила о надлежащем приветствии. – Светлых Лурлинских святок тебе, друг.

Заметив на странно зелёных запястьях кровь, увидев чужие бегающие глаза, девушка решила, что в соответствии с обычаями праздника нужно позвать это существо, кем бы оно ни было, внутрь. Но в то же время она слышала, как в закрытой часовне собираются её сёстры-монахини, как мать-настоятельница серебристым контральто запевает вступление к праздничной службе. Это была первая большая литургия послушницы как члена общины, и она не желала упускать ни единого мгновения.

– Пойдём со мной, бедняжка, – позвала она.

Существо – молодая женщина на год или два старше её – с трудом сумело выпрямиться и побрести, прихрамывая, как калека, как человек, которого так истощило недоедание, что его сухожилия уже не способны разогнуться, а конечности выглядят такими хрупкими, словно вот-вот сломаются.

Послушница остановилась в умывальне, чтобы убрать кровь с чужих запястий и убедиться, что кровавые следы остались от зарезанной в честь праздничного ужина курицы, а не вследствие неудачной попытки самоубийства. Но незнакомка в ужасе отшатнулась от воды, и взгляд у неё сделался такой безумный и затравленный, что послушница вовремя остановилась и постаралась обтереть её сухим полотенцем.

А наверху уже запели два полухора монахинь! Нет, это было невыносимо! Послушница выбрала путь наименьшего сопротивления. Она увлекла несчастную раненую в зимнюю галерею. Там старые отставные старицы доживали свои дни в тумане амнезии, среди аккуратно расставленных кустов маргиниума, сладковатый дух которых заглушал вонь старости и недержания. Эти старухи жили в собственном времени – их всё равно нельзя было отвести наверх в священную часовню.

– Смотри, я посажу тебя здесь, – сказала монашка женщине. – Не знаю, что тебе нужно – убежище, еда, ванна или отпущение грехов, – но здесь ты можешь остановиться на время. Здесь тепло, сухо, спокойно и тихо. Я вернусь за тобой после полуночи. Сегодня праздник, понимаешь? Ночное бдение. Нужно бодрствовать, ждать и надеяться.

Она усадила измученную скиталицу в мягкое кресло и нашла для неё одеяло. Большинство старух уже похрапывали, склонив головы на грудь, тихо пуская слюни на нагрудники с вышитыми зелёными и золотыми ягодами и листьями. Некоторые перебирали чётки. Летом двор галереи был открыт, но на зиму его закрывали стёклами, и старух неизменно умиротворял вид снега, падающего в это подобие квадратного аквариума.

– Смотри, снег белый, точно благодать Безымянного Бога, – сказала послушница, вспомнив о своём пастырском долге. – Подумай об этом, отдохни, поспи. Вот тебе подушка. Вот скамеечка для ног. А мы наверху будем петь хвалу Безымянному Богу и славить его. Я помолюсь за тебя.

– Не надо… – вымолвила зелёная призрачная гостья, но тут же бессильно уронила голову на подушку.

– Мне только в радость, – чуть воинственно заверила послушница и убежала, успев как раз вовремя, чтобы присоединиться к пению первого псалма.

Некоторое время всё в зимней галерее оставалось неподвижным. Она напоминала аквариум, в который только что опустили новое существо. Лишь снег снаружи сыпался, точно по воле неостановимого механизма – мягко и завораживающе, с тихим шорохом. В помещении похолодало, и цветы маргиниума чуть сомкнули лепестки. Масляные лампы чадили, испуская струйки дыма, похожие на тёмные креповые ленточки. На другой стороне сада едва видимая сквозь