Шеф с системой. Рецепт победы - Тимофей Афаэль
Бесполезна… Эти слова эхом отозвались в моей голове. Бесполезна, если пытаться по ней проплыть.
И тут в моем сознании всплыла картинка из другой жизни. Из книги по истории, которую я читал еще мальчишкой. Длинные, хищные корабли с головами драконов на носу. Суровые бородатые викинги в них, а потом — другая картинка. Бородатые, казаки Ермака в тулупах, которые тащат свои неповоротливые струги через уральский хребет.
Они все делали одно и то же. Когда река становилась непроходимой, они не поворачивали назад, а вытаскивали свои тяжеленные корабли на берег и тащили их волоком. По земле, по бревнам, на своих плечах.
Я посмотрел на наши легкие, маневренные ладьи и на суровых, сильных воинов вокруг.
— Проплыть там нельзя, — согласился я с разведчиком, а затем посмотрел на Ярослава. — Но нам и не нужно плыть. Мы же можем пройти по этой протоке, а ладьи через мели и заросли перетащить? Да?
В лодке повисла оглушающая тишина.
Десятники и Борислав смотрели на меня, как на идиота, а потом, через несколько секунд, я увидел, как на их суровых лицах медленно появляется выражение изумления и легкой досады.
Первым не выдержал Борислав. Он с глухим стуком ударил себя ладонью по лбу.
— Ох, е мое… — прорычал он, глядя в небо.
— Волоком… — прохрипел старый Иван, как будто пробуя слово на вкус. — Протащить волоком… Мы думали, как проплыть, а не как пройти.
Борислав повернулся к Ярославу, и на его лице была смесь досады и искреннего, почти отцовского восхищения.
— Ну, княжич. Вот что значит молодая поросль. Мозги у вас не по-нашему работают. Мы — то дураки даже и не подумали, что ладьи протащить можно. Все думали как проплыть, а тут решение вот оно.
— И ведь таскают же ладьи частенько, — хохотнул Иван. — Вот же, оказия какая…
По лодке пронесся гул облегчения и сдержанного смеха. Напряжение спало.
Под покровом ночи мы свернули с основного русла в ту самую, едва заметную протоку. И наш поход тут же превратился из изнурительного в настоящий ад.
Протока оказалась сильно заросшей и вязкой словно топь. Грести здесь было невозможно. Пройти на груженых лодках можно даже и не мечтать.
— К берегу, — скомандовал Ярослав. — Разгружай. Все бочонки, все мешки — на берег. Оружие и доспехи — на себя.
Это был адский труд. Сначала, стоя по колено в ледяной воде, мы перетащили на скользкий берег весь наш драгоценный груз — бочонки с «Железным Запасом», мои печки, оружие. А затем началось то, что я запомню на всю жизнь.
— Разделиться. — скомандовал Ярослав. — Половина — тащит груз по берегу. Вторая половина на канаты. Идем по берегу с двух сторон и тащим лодки. Не орем, не шумим. Делаем все как можно тише. Помните, враг рядом.
Воины, стоя на топком, кочковатом берегу, вцепились в натянутые канаты. Они тащили теперь уже облегченные, пустые ладьи вручную, пока другая половина отряда, согнувшись под тяжестью груза, продиралась рядом сквозь заросли. Каждый шаг был битвой. Ноги увязали в грязи, а липкая грязь, казалось, пыталась засосать их, утащить на дно.
Я не оставался в стороне. Взвалил на плечо один из мешков с припасами.
Ярослав же, к изумлению всего отряда, не стал руководить с берега. Он встал во главе тягловой команды, взявшись за просмоленный канат. Княжич. Наследник рода. Хлюпая по грязи собирался наравне со своими воинами тащить лодку, как простой бурлак.
Мы двинулись. Я шел, увязая в грязи, и каждый шаг давался с трудом, а тяжелый мешок, казалось, пытался вдавить меня в эту топь.
Те, кто тащил лодки, страдали еще больше. Я слышал их сдавленное, хриплое дыхание, видел, как напрягаются до предела их мышцы. Самым страшным был звук. Шуршание плотной стены камыша, который терся о борта лодок, в ночной тишине казалось оглушительным. Каждый треск сухой камышинки, каждый всплеск воды отдавался в ушах, как удар грома. Мы замирали, прислушиваясь к звукам из вражеского лагеря, но оттуда в ночной тишине доносилось лишь эхо громких голосов.
Когда команды сменились, я встал на канат. Грубая, мокрая веревка резала ладони. Мы навалились все вместе, и я почувствовал чудовищное, почти непреодолимое сопротивление. Ладья медленно, с чавканьем и скрипом, двинулась по вязкой тине.
На коротком привале, когда воины рухнули на землю, я, быстро переведя дыхание, используя одну из своих «чудо-печек», решил приготовить мощное варево, способное вырвать их из объятий усталости.
Я достал из своего кисета несколько высушенных корешков «бодрящего корня». Взяв острый нож, начал не резать, а строгать их, снимая стружку прямо в котелок с кипящей водой. Вода тут же окрасилась в легкий золотистый цвет, и по воздуху поплыл острый, землистый, чуть пряный аромат, который, казалось, сам по себе прочищал легкие и прояснял разум.
Затем взял горшок с медом. Он был настолько холодным, что застыл, как янтарь. Я подцепил его ножом, и он отломился целым, блестящим куском. Я бросил его в котелок. Он погрузился в горячую воду с тихим шипением, и в тот же миг острый дух корня смешался с глубоким, сладким ароматом меда.
Я разливал этот густой, обжигающе горячий и ароматный отвар по кружкам. Воины пили его, с благодарностью принимая кружки. Горячая, сладкая жидкость вливала в них не только силы. Она вливала в них жизнь, не давая замерзнуть и пасть духом.
Но самым опасным была близость врага. Когда мы миновали холм, который скрывал нас, увидели очертания далекого лагеря. Отсветы их костра плясали на верхушках деревьев. Они были там, довольно близко от нас. Пировали, уверенные в своей безопасности, пока мы, как бесшумные муравьи, тащили свой груз у них под самым носом.
Напряжение было почти невыносимым. Любой громкий звук, любой треск ветки, любой неосторожный всплеск могли нас выдать. Мы двигались в абсолютной тишине, общаясь лишь жестами. Каждый воин понимал: от его выдержки сейчас зависит судьба всей операции.
А затем, уже за полночь, случилось то, чего мы не ожидали. Резко похолодало. Это был не просто осенний холод, а пронизывающее дыхание наступающей зимы. Температура упала так стремительно, что пар от нашего дыхания стал густым и белым, а мокрая одежда на воинах, казалось, начала покрываться тонкой корочкой инея. Я грел воинов своими отварами как мог.
