Гном, убей немца! - Руслан Ряфатевич Агишев
Покопавшись в своей котомке, начала совать мне небольшой узелок. Темный, холщовый, как раз там поместиться небольшой кусок сала и краюха хлеба.
— Бери, Сашенька, бери, хоть покушаешь немного.
От узелка так одуряюще пахло копчёностью с чесноком, что рука сама собой потянулась. Но все-таки не взял, не смог. Вижу же, что она последнее принесла. Вон Малой с жадностью принюхивается, едва слюной не давится.
— Мамуль, не нужно. Нас здесь же хорошо кормят, — я с нежностью сжал ее худые пальчики, поднес к губам, осторожно поцеловал. Мама, самый родной человек, сама голодает, а детям последнее несет. — Честное слово, хорошо, вкусно кормят — и завтрак, и обед, и ужин даже. Сегодня вон так накушался, что пузо аж болит. Видишь, как надулось?
Пусть в животе и была только пустая мучная болтушка с двумя капустными листочками и парой кусочков картошки, но сытость я изобразил будь здоров. Даже живот стал гладить, показывая, как вкусно было.
— Кхе, кхе, кхе, — глядя на такую картину, закряхтел вахтер, дядя Ваня, как раз стоявший на проходной. Глаза при этом так округлил от удивления, что стал на пучеглазую рыбу похож. Он-то точно знал, что кормежка у нас такая, чтобы только ноги не протянуть и до станка можно было дойти. А как иначе? После того, как немцы продовольственные склады разбомбили, здесь все так жили. — Кхе, кхе.
— Мама, я тозе хочу на заводе лаботать! — Петька, младшенький, тут же подал голос. Видно было, что его очень впечатлили мои слова. Он аж с таким жадным интересом стал по сторонам оглядываться, что того и гляди сбежит. — Саня, возьми меня к себе! С тобой лаботать буду! Возьми!
У матери дрогнула рука, и она медленно убрала узелок в свою котомку. Поверила, похоже.
— Мамуль, не волнуйся, все у меня хорошо. Работаю, с ребятами уже подружился. Тут много таких, как я. Видишь, даже сапоги мне хорошие справили, — я показал на короткие сапожки, которые достались мне от недавно умершего парнишки. Мои ботинки совсем прохудились, а ноябрь выдался такой, что и в валенках было не жарко. — Лучше расскажи, как вы там? Как Пашка? Как папка?
И только я спросил про отца, как она разрыдалась. Снова меня крепко-крепко обняла.
— Мам, ты чего? — у меня внутри все похолодело. Не знал, что и думать. Неужели, что-то страшное случилось. Их ведь, как и нас, последнее время почти каждый бомбили. — С отцом что-то?
— Эвакуацию объявили, все шахтеров мобилизую… — сквозь слезы рассказывала она. — И Федю тоже… Вчера собрался… Сказали, что на бронепоезде будет город оборонять…
Она продолжала рассказывать, то и дело всхлипывая, а я все это время косился вправо, в сторону старого цеха. Все станки оттуда еще на прошлой неделе вывезли, а туда загнали паровоз с тремя вагонами. Мастер сказал, что будут из него бронепоезд для обороны города делать. Вроде бы вчера уже и одну башню с орудием поставили.
— Нас тоже к эвакуации готовят, Санечка, — мама уже не плакала, а скорее глухо бормотала, то и дело тяжело вздыхая. Взгляд при этом был растерянный, опустошенный. — В Саранск, кажется, поедем. Когда же теперь все увидимся-то… Пашка вот на фронт собрался. День деньской у военкомата торчит, пороги оббивает, просится. Вчера сказал, что, если его не возьмут, то сам убежит.
Вдруг за входной дверью кто-то громко, уверенно затопал сапогами. Обычные рабочие так не ходили. Те больше шаркали, чем чеканили шаг. И точно, дверь широко распахнулась и на пороге появился крупный коренастый мужчина в форме капитана.
— А это что такое? — он тут же нахмурился, наткнувшись взглядом на маму. — Что это за комната для встреч? Товарищ, почему на военном объекте посторонние? — вахтер при этих словах выскочил из своей каморки, как черт из табакерки. Тут же вытянулся перед военным, живот втянул, глаза выпучил. — Совсем страх потеряли⁈ Враг за воротами, а у вас тут посторонние! Гражданочка, живо на выход! Освободите помещение!
Мама испуганно втянула шею в плечи, крепко прижав к себе младшего сына. Еще раз меня обняла, расцеловала, бросила напоследок долгий взгляд и, наконец, скрылась за дверью.
— Почему в рабочее время шатаемся без дела? — это военный уже в мою сторону рыкнул. — Кто мастер? Как он, твою мать, за дисциплиной следит⁈ Бегом в цех!
Я молча кивнул и пошел к своему рабочему месту. Настроение стало совсем ни к черту. От слов матери на душе было совсем погано. Получалось, что я снова терял свою семью. Сначала это произошло в том мире, а теперь то же самое случалось и в этом мире.
— Не-ет, не-ет, больше такого не будет, — качал я головой, шепча себе под нос. — Я костьми лягу, но такого не допущу…
Всю оставшуюся смену я думал, что же теперь делать. Злость и не думала меня покидать. Напротив, она душила меня все сильнее и сильнее, уже мешая дышать.
— Они меня еще не знают… Я раздавлю эту нечисть, собственными руками раздавлю…
Бормотал со злостью, слал проклятья, механически ковыряясь в механизме. Вокруг толком ничего не замечал, погруженный в свои мысли.
— Тогда мне тоже нужно на фронт… К отцу…
Быстро сновал вдоль конвейера, время от временя вынимая застрявшие патроны, поправлял ленту. И, взбудораженный, никак не замечал, что его ладони светятся чуть сильнее, чем раньше. Всегда, когда из под его рук, вместо обычного металла выходил таинственный адамантий, кожа светилась. Но свечение было неяркое, едва заметное глазу, робкое, а теперь оно стало сильнее, и значительно теплее.
Обрати на все это внимание, я бы точно заметил эту странность. Раньше адамантий покрывал только кончики патронов тонюсенькой пленкой. Сейчас же менялась вся пуля, становясь совсем иной. И теперь это была уже не просто самая обычная винтовочная пуля, а нечто совершенно другое, более страшное, более мощное.
— Я вам еще покажу… вот увидите…
В моей голове бродили самые разные мысли о том, как помочь отцу, но одна из них мелькала чаще всего.
— А если на отправится на нем… Да, да, прямо на нем… С ним нужно лишь немного поработать, и тогда…
Все чаще я косился в сторону старого цеха, где из
