Кубинец (СИ) - Вязовский Алексей

Хорошо, хоть имя теперь знаю. Луис Рафаэль. Луис. Надо повторять его про себя. Привыкать.

Шляпа у Луиса тоже только одна — панама, такая же потертая, как и всё остальное. Серая с въевшимися желтыми пятнами от пота. Я надел ее, вышел на улицу. Пошел куда глаза глядят.

Откровенные трущобы быстро закончились. Стоило мне пройти пару кварталов — и пожалуйста, вполне пристойная улица с автомобилями и магазинами. Я несколько раз посмотрел вокруг, чтобы не забыть нужный поворот. Вот хороший ориентир — парикмахерская с приметным раскидистым растением в витрине и чуть покосившейся вывеской с надписью «La barbería». На самом деле многое было понятно интуитивно. Испанский — «вульгарная латынь». А этот мертвый язык послужил основой почти всех европейских.

Несмотря на мой начальный оптимизм, никакие разговоры не клеились. Я подходил к лавочникам, пытался спрашивать про цены, показывал руками, но выходило только хуже. Люди смотрели с недоверием, шарахались, кто-то даже перекрестился. Мужчины крутили пальцем у виска. Быстро я усвоил только постоянно повторяющееся «Vete, muchacho!», которым меня отгоняли. Ну и еще «¿Qué necesitas?»***, которым встречали. Нет, так дело не пойдёт. Надо срочно искать хоть какую-то книгу.

Пару книжных лавок с незамысловатым «Librería» на вывеске я уже приметил. Первая — на главной улице, у неё даже витрина была: пособия для бухгалтеров, учебники, что-то про Карибское море. Я зашёл. На стеллажах — только испано-английские словари. Самые разные — большие талмуды, карманные издания. Разумеется, английский мне не помощник. Я листал, разочарованно ставил на место, как будто надеялся, что на следующей полке вдруг окажется нужное. Чудо не случилось.

Зато я узнал, что сейчас пятьдесят восьмой год. Сентябрь. Помогла свежая газета. А я думал, что июль — жара-то летняя. Еще понял, что нахожусь в Гаване — пахло морем, летали чайки. На набережную не пошел. Хотя очень хотелось. У меня было главное дело — разобраться, что происходит и почему я оказался в будущем. Точнее, второй вопрос был из разряда философских и даже эзотерических. Сомневаюсь, что мне кто-то с ним поможет.

Естественно, я попытался заглянуть в учебники по истории. Полистал парочку «Historia mundial» — и чуть не заплакал. Ничего не понятно, кроме картинок. Рузвельт, Черчилль, Сталин, немцы — маленькие и неразборчивые фотографии. Только и дошло, что война кончилась «8 de mayo de 1945». Получается, что всего несколько месяцев… Меньше года мне удачи не хватило.

На углу я заметил старика, сидевшего возле небольшого книжного развала, устроенного на пустых ящиках. Перед ним лежали книги, все как одна старые, большей частью в потрепанных обложках. Вот это да! В крайней стопке на коленкоровом переплете я увидел знакомые буквы! «Самый полный испанскій разговорникъ для путешественниковъ». Надпись повторялась и на испанском, что-то там про комплито пара виахерос.

Стоило мне подойти и попытаться вытащить книгу, старик, пребывавший в полудреме, встрепенулся, и буркнул:

— ¿Qué querías?***

Но я уже достал ее, и молча начал листать. На форзаце стоял старый выгоревший библиотечный штамп «Библіотека при Рижскомъ отдѣленіи Общества путешественниковъ». Да уж, как раз для меня. Обращения к официантам, продавцам украшений, гостиничным служащим. Всё очень вежливо и обходительно.

— Tráeme otro vino, por favor.

— Принесите мнѣ другое вино, пожалуйста.

Я не удержался, хмыкнул. Полистал дальше. Глава 6: «Оффиціальный пріемъ». Глава 9: «Въ ювелирномъ магазинѣ». Но внизу страницы я увидел то, что мне было нужно:

No tengo dinero conmigo, pero pagaré más tarde.

У меня съ собой нѣтъ денегъ, но я заплачу позже.

Я закрыл книгу, повернулся к букинисту и, как мог, с ударениями как попало, произнёс эту фразу.

Он поднял голову. Долго смотрел. Потом сказал что-то, Я понял только «вэтэ», которое я сегодня слышал уже десятки раз. Я повторил:

— Но тенго динеро… пэро пагарэ…

Старик вскочил. Я отступил, немного, всего полшага. Он шагнул вперёд, схватил трость. А потом я развернулся и побежал.

За спиной сыпал проклятиями старик, потом раздался еще чей-то окрик, но я уже забежал за следующий поворот, повернул в переулок, добежал до запущенного палисадника, присел на корточки за кустом. Сердце колотилось в груди, будто я не три сотни метров пробежал, а пару километров. Лицо сразу вспотело. Зато книга была со мной. Честное слово, старик, дай мне время, я верну тебе деньги. Сторицей.

Открыл первую страницу.

¿Desea pagar con cheque o en efectivo?

Вы хотите заплатить чекомъ или наличными?

Мой взгляд упал на потрёпанные сандалии, облезлую рубаху, пыль под ногтями. Я закрыл книгу, не зная, смеяться мне или плакать.

Добравшись до полуразвалившегося крыльца дома, я влетел внутрь, запер ветхую дверь на покосившийся крючок и привалился к ней спиной, тяжело дыша. В руках я сжимал потрепанный разговорник — моя добыча, моя маленькая надежда в этом кошмарном новом мире.

Внутри было по-прежнему душно и пахло затхлостью. Серое пятно света падало из единственного окна на земляной пол. Я опустился на корточки, пытаясь отдышаться. Сердце, это чужое, молодое, но такое слабое сердце, все еще колотилось где-то в горле.

Книга лежала рядом. Я осторожно взял ее, провел пальцами по шершавому коленкоровому переплету. «Самый полный испанскій разговорникъ для путешественниковъ». Путешественникъ… Какое издевательство. Я не путешественник, скорее пассажир корабля, который пошел ко дну. Робинзон, выброшенный на незнакомый берег в чужом теле и чужом времени.

Но сейчас не время для рефлексии. Мне нужны деньги. Я не мог жить подаянием или милостыней, даже если бы на это хватало гордости. Мне нужно было есть, мне нужно было как-то существовать, пока я не пойму, что, черт возьми, здесь происходит. И уж точно я не мог вернуться в аптеку и продолжать быть «аюданте», который не понимает ни слова. Луиса вышвырнут, а вместе с ним и меня.

Я поднялся. Тело еще дрожало, но головокружение прошло. Я огляделся в этом жалком жилище. Одна комната. Стены из неструганых досок и чего-то вроде картона. Крыша из ржавых жестяных листов. Из мебели — та самая тумбочка, колченогий стул, железная кровать с провалившейся сеткой и тряпичный чемодан. С момента моей прогулки богаче я очевидно не стал.

Где бы молодой парень, живущий в такой нищете, мог спрятать деньги? Не в банке же. Не в чемодане — его могли украсть. Значит, где-то здесь, в самой комнате. В единственном месте, которое он мог считать хоть сколько-то своим.

Я начал с тумбочки. Выдвинул ящик — пусто. Перевернул ее, осмотрел днище, ножки. Ничего. Проверил чемодан еще раз. Рукой прощупал подкладку. Тоже пусто. Ощупал матрас — тонкий, продавленный, пахнущий плесенью. Под ним тоже ничего.

Оставался только пол. Земляной пол, кое-где покрытый ветхими досками. Я вспомнил, как Луис сел на него, когда мы только попали сюда. Была ли там какая-то особенность? Я подошел к тому месту. Пол казался обычным — утоптанная земля, деревянные доски тут и там. Я опустился на колени, прощупал доски. Некоторые были прибиты намертво, другие казались чуть более свободными.

Я взял лежащую неподалеку корягу и начал аккуратно простукивать доски. Тук-тук, глухой звук. Тук-тук… а вот здесь звук чуть другой, более звонкий, пустой. Одна из досок, ближе к стене. Я пошатал ее — она подалась!

Сердце снова заколотилось, теперь уже от предвкушения. Я подсунул пальцы под край доски, стараясь не загнать занозы, и потянул вверх. Доска скрипнула, но поддалась. Гвоздь в ней оказался только для блезира, свободно ходил Под ней оказалась неглубокая ямка в земле, выстланная куском старой клеенки. В ямке лежали деньги.

Это были не монеты, а сложенные вдвое купюры. Тоненькая стопочка. Аккуратно, почти трепетно, я поднял сверток. Местные песо — купюры с портретами каких-то незнакомых людей. Я развязал бечевку и принялся считать. Пять, десять, пятнадцать… купюры по пять песо. Здесь на портрете какой-то Максимо Гомес — сурово глядящий из-под пенсне седобородый профессор. Руки дрожали, но на этот раз не от слабости или страха. Денег я в руках не держал с… с тех пор, как меня вытащили из квартиры в Аккермане. Потом пошли купюры по песо, с подозрительно взирающим усачом, которого зовут Хосе Марти. Усачей было ровно дюжина… Кажется, Луис был экономнее, чем казалось. Двадцать семь песо.