Артефакт будущего. - Людмила Вовченко
Зал для танцев открылся со стороны внутреннего дворика, где стена-сада сегодня была особенно щедрой: мхи дремали бархатными подушками, серебристые папоротники тянулись лунными коготками, а из ниш струились тонкие водопады — больше для звука, чем для жажды. У входа висели светлые шали — для тех, кто любит плясать в тени; на них были вышиты запахи в виде знаков, и это выглядело ужасно красиво и абсолютно бессмысленно. «Праздник», — сказала себе Лида. — «Значит, можно бессмысленно».
В комнату вошла Наори. Как всегда — будто появилась из воздуха, ни одного лишнего шороха. Сегодня на ней был длинный накид — не ткань, а свет. Переливчатый, глубокий, как бензиновая плёнка в луже при закате; на краях — тонкие кварцевые полосы, что дышали как невидимые браслеты.
— Ты готова, Удача? — спросила она тихо и с той улыбкой, которая не из «я знаю лучше», а из «я рядом».
— Если отвечать честно — нет, — пожала плечами Лида. — Если красиво — да. Если по-нашему — «посмотрим».
— По-нашему, — одобрила Наори и протянула тонкую коробку. — Это наряд круга. Дом подшил его под тебя.
Платье оказалось вторым кожухом ночного неба. На свету — графит с лёгкими искрами; в тени — тёплый серый, как крыло «Удачи» перед стартом. По лифу шла вышивка — не нитками, ароматами: пряный дым, яблочная кожура, мята, чистый металл — и в центре — золотая нить. Лида провела пальцами и вздрогнула: кожа под запястьем ответила лёгким жаром, как будто платье здоровается с артефактом.
— Это очень… — она поискала слово, — честно. И опасно. Я в этом как объявление.
— Праздник — он такой, — сказала Наори. — Сегодня можно быть объявлением. Завтра снова станешь редактором.
Мужчины пришли к рассвету — один за другим, как четыре стороны света. Кай явился в чём-то откровенно аморально-укрепляющем настроение: рубиновый камзол с дымчатыми вставками на плечах, ворот открытый «до аргумента», волосы собраны в хвост, на виске — тонкая цепочка-специя, пахнущая кориандром и перцем. «Из тех, кто может заговорить духовку», — отметила Лида и позволила себе улыбку шире приличий.
Ален казался то ли легче воздуха, то ли роднее ему. На нём — полупрозрачный плащ, меняющий оттенок от перламутрового к лавандовому; под ним — тонкая туника с швами-нитью (швы шептали, когда он поворачивался — именно шептали, мешая Лиде сосредоточиться). В волосах — тонкая лента, на висках — след от чьей-то ночной ладони (её? да).
Триан, разумеется, умудрился прийти «без доспеха» и при этом быть в доспехе. Его праздничный наряд был из ткани цвета старой стали; плечи ловили свет и отбрасывали его обратно ровно настолько, чтобы видеть силу, а не блеск. Вдоль грудной клетки — тёмная вышивка шрамовыми стежками (Лида поймала себя на том, что хочет провести пальцем). На рукаве — знак их круга, но не «эмблема», а зарубка: «здесь держат».
Арен был безупречен. Чёрный костюм, будто выкроенный по алгоритму «всё лишнее — отсеять», тонкие графитовые дорожки-микросхемы по плечам и… чуть-чуть чужого. Манжеты — из грубой ткани, похожей на лён; непослушная деталь, как заусенец в идеальной таблице. Лида улыбнулась ему благодарно — за этот маленький бунт против собственной точности.
— Красиво, — сказала она вслух, обходя каждого. — Красиво, страшно и вкусно. Надеюсь, сегодня никто не собирается есть меня вместо десерта.
— После десерта, — автоматически отозвался Кай, и Арен кашлянул так, будто ему в горло попала дата отчёта.
Гости приходили волнами. Соседи по уровню — один круг за другим, тихие «примите свет», плечевые касания, легкомысленные подарки, серьёзные — тоже. Кому-то принесли «умный» ковш (он умел петь, если в нём варили сироп любви), кто-то принёс набор «дневного снега» — бросишь в баню, и в парной пойдёт лёгкая метель. Наори принесла молча тонкую сферу — прозрачную, как утренняя тень. Внутри светилась крошка, и крошка была тёплой.
— Ядро роста, — объяснила она. — Дом примет — и вырастит ещё одну комнату. Какую — решит ты.
— Ванную с окном на звёзды, — мечтательно выдохнул Ален.
— Кухню, которая сама моет посуду, — мечтательно вздохнул Кай.
— Бокс для ремонта, — тихо добавил Триан.
— Комнату для тишины, — уточнил Арен.
Лида повертела сферу в ладони. Она была совсем как её жизнь: в руках — маленькое, внутри — большое. «Посмотрим», — сказала она. Дом под пальцами ответил одобрительно.
Зал для танцев к этому моменту уже парил. Не «поднимался» — парил. Пол стал лёгким, как плотная дымка, и на нём можно было шагать в воздухе, оставляя едва видимые следы. Музыка была не только звуком — её можно было трогать: проводишь рукой — и на ладони остаётся вибрация, как от струны. Кай взял Лиду и закружил не бурей, а тёплым вихрем; рядом Ален вёл кого-то из соседей, смеясь глазами; Триан танцевал так, как сражается — экономно, точно, но с тем пулей жарким моментом, где всё решается в одном повороте; Арен сначала стоял у края и считал, а потом позволил себе шаг — и ещё шаг — и ещё.
Еда выходила из кухни как театр. Супы в чашах пели низким м-м, когда их подносили к губам; хлеб сам ломался на «каждому по счастью»; десерты парили, и если задержать дыхание, можно было поймать карамель прямо языком. Лида смеялась, говорила глупости, вовремя молчала, и всё это было «впервые» и «как будто всегда».
Алма появилась не из двери — из угла. На ней было отлично сидящее платье цвета «слишком спелая вишня», на губах — невинность с привкусом ягоды. Она скользнула к столу с десертами, пальцем коснулась одного из кувшинов, и от него тонко пахнуло медом. Слишком знакомым медом.
— Кай, — негромко сказала Лида, не глядя. Он уже там был. Ладонь накрыла кувшин, «мёд» забился, как вошь под ногтем, и растворился в паре.
— Слишком сладко, — объявил Кай, улыбаясь Алме. — А у нас сегодня по рецепту — честность, соль и чуть-чуть перца.
— Я думала, ты любишь десерты, — сладко ответила она Лиде, поворачивая крошечный рот.
