Мир сошел с ума - Greko
— Я не знаю ответа, Диего. Только я уверен в одном: революция способна лишь разрушать, но не накормить.
Ривера возмущенно задышал. Оля наклонилась к нему и успокаивающе похлопала по руке.
— Попробуйте креп сюзетт, господин художник!
Диего сцапал пальцами блинчик с тарелки и, капая апельсиновым соусом на салфетку, отправил его в рот. Мексиканец в силу национального характера мог иной раз наговорить лишнего в запальчивости, так что креп сюзетт оказался кстати.
— Шляпа! Вся эта ваша революция — одна большая шляпа! — вдруг вмешался Шаляпин, доселе молчавший.
Предупреждая очередную вспышку негодования Риверы, Пикассо примиряюще молвил:
— Мир сегодня не имеет смысла. Так почему же я должен рисовать картины, в которых смысл есть?
Я был с ним полностью согласен. Этот мир не только утратил смысл, но и вдобавок стремительно сходил с ума, Старый Свет неумолимо дрейфовал к айсбергу, который его уничтожит. Просто не все это пока видели. А ведь первый звонок уже прозвучал: мало того, что Мексика погружалась в гражданскую войну как в кровавый омут, так еще и Италия напала на Турцию и вполне успешно отжимала у той Ливию. И совсем недалек был тот час, когда миллионы немцев начнут истреблять французов, получая от этого удовольствие, русские — австрияков, фрицев и турок, англичане — «бошей» и «фески», а благодарные за свое освобождение болгары скрестят оружие с «братушками»… Все моментально позабудут об антимилитаризме и включатся в мировую бойню с неподдельным энтузиазмом. Сумасшествие!
… Если ты крупно накосячил перед женой, изволь раскошелиться. Это закон человеческой вселенной — железный, стальной, титановый… Короче, надо, Вася, надо. Загулял, надрался, явился далеко за полночь — разве этого мало, чтобы испытывать чувство вины перед супругой? Пусть она ни словом не попрекнула. Пусть она даже считает, что такое мужчине простительно и даже где-то необходимо, чтобы выпустить пар. Внутренний судья вынес приговор быстро — виновен! Доставай бумажник! И непременно с личным участием, чтобы помочь с выбором. Без этого никак. Просто прими как данность и изобрази лицом вселенскую радость. Побольше искренности, мсье — чтоб даже Станиславский поверил!
Париж — город соблазнов, в нем все устроено так, чтобы вскружить женщине голову. Даже самая первая раскрасавица отчего-то вдруг может принять созерцательный вид, оглянувшись на сверкающую витрину. Даже не сомневайтесь: она думает о том, как бы помочь природе ее, фемину, немножко еще улучшить. Даже тогда, когда всем вокруг кажется, что улучшать уже положительно нечего. Нет пределов совершенству!
Оля не была исключением из правил, а я, вроде как, ей не препятствовал. Торговые пассажи мы посещали не реже, чем музеи, и чаще чем Эйфелеву башню (ресторан на первом этаже или семь минут на лифте, и весь Париж как на ладони!). Сперва жена восторгалась парижским башмачком. Потом пришел черед бижутерии, нижнего белья, аксессуаров и прочего. Единственное, что ее оставляло равнодушной — это драгоценности. Недорогая камея в изящной золотой оправе и скромная нитка жемчуга — вот и все ее хотелки.
— Хочу тебе сделать подарок. Не откупиться, не вымолить прощение. От чистого сердца, — честно признался я и с надеждой уставился в любимые глаза. — Очень ты меня вчера порадовала.
— Дурачок ты, Васечка, — засмеялась Оля. — Мне же приятно сделать тебе приятно.
— Вот и мне тоже, я что, лысый? — привел я неубиенный козырь.
— Нет, ты не лысый, — задумчиво ответил жена, и я понял, что процесс пошел.
— Может, у тебя есть сокровенное желание, навеянное Парижем? Вот мы его и реализуем.
Задумчивость превратилась в некоторую мечтательную отрешенность. Сообразить не трудно: что-то клюет.
— Ты уверен? — уточнила Оля, но тут же поняла, что вопрос излишен. — Когда ты вот так, как сейчас, хмуришь брови и выпячиваешь подбородок, сразу ясно — лучше не спорить.
— Вот и не спорь!
— Я и не спорю!
— Итак…
— Есть у меня одно желание. Но боюсь…
— Отставить сомнения! Переходим к сбыче мечт!
— Мне нужно поговорить с консьержем!
Нужно признаться, что этого типа со скрещенными ключами в петлице, сидевшего в фойе в открытой нише, Оля сильно зауважала, когда он, предприняв титанические усилия по поиску рассола во французской столице, подсказал ей альтернативный вариант. Не подвел он и на этот раз. Уж не знаю, что ему сказала Оля, но он дал не окончательное решение, а человека, способного его найти. Таксиста.
Да-да, вот так все просто. Но необычно. Ибо шофером оказался… оказалась женщина. Мадам Инес Декурсель, мужиковатая тетка, носившая фуражку и пальто до пят с огромной меховой горжеткой из овчины, любимица столичных фотографов и в некотором роде звезда. Первая женщина — водитель «таксиметра».
Оля с ней недолго пошепталась, когда мы вышли из отеля и подошли к машине.
— Прыгайте в кабину, голубки, — сообщала нам м-м Декурсель. — Ко мне обращайтесь по имени, если что-то потребуется. Ехать нам недалеко, на другой берег, на бульвар Осман. Минут за двадцать доберемся.
Она привезла нас к модному дому некоей Марген-Лакруа.
— Тебе, красотка, сюда! Богом клянусь! — сообщила Оле Инес и умчалась, словно черт в преисподнюю, обдав нас вонючим дымом из выхлопной трубы своего Vinot & Deguingand.
Мы вошли в модный дом, еще не подозревая, что окажемся в месте, где бьется сердце революции в мире от-кутюр.
— Хозяйка сейчас к вам выйдет, — сообщила нам весьма безликого вида девушка.
По моему глубокому убеждению, парижанки в общей массе красотой не блистали. Быть может, по этой причине они прикладывали столько усилий, чтобы добавить в свой облик изюминку? Привлечь внимание, составить конкуренцию настоящим красавицам? Надо признаться, у них получалось. Меня вообще радовал вид современных женщин с их точеными талиями, элегантными платьями и роскошными шляпами. В Париже — тем более. Но я не подозревал, какой ценой это достигается.
На журнальном столике в небольшом зале-приемной лежал старый журнал «L’Illustration» 1908 года. На обложке три молодые женщины весьма изысканного вида, вооруженнные зонтиками, гордо
