Кондитер Ивана Грозного - Павел Смолин
Вшей, тараканов, крыс да клопов, впрочем, здесь не меньше, чем в других зданиях, но с этим я пока сделать ничего не могу, а значит нужно просто смириться и не обращать внимания. Получается – человек ко всему привыкает.
Сдвинув табуретку к стене под окошко, мы с Федькой уложили его тюфяк на пол у стены напротив моего лежбища. Места осталось на крохотную «тропинку», но придется пока довольствоваться этим.
- Всё, - решил я. – Заселились. Идем теперь к батюшке Михаилу, про твою кормежку поговорим.
Надо увеличивать Федькины порции, а то кожа да кости.
Уважаемый читатель, если Вы добрались до этого момента, значит скорее всего книжка Вам понравилась. Если это так, прошу Вас поставить лайк. Заранее спасибо
Глава 9
- Да как будто можно строить, - задумчиво вынес вердикт Ярослав, потыкав палкой в фундаменты.
- Давайте так – сегодня строим на одном, завтра – на другом, послезавтра – на третьем, - решил я.
Батюшка келарь под мою команду мастеровых отдал однозначным наказом меня слушаться, поэтому Ярослав с Василием спорить не стали, а нагнали работников и принялись контролировать постройку тандыра номер один. Солнышко уже целиком встало, и я рассчитывал успеть к обеду хотя бы половину – получив живительный нагоняй от Николая, работники стали гораздо расторопнее, а я радовался тому, что на кухне теперь и без меня справляются – всё, смирились работнички с обновлением, набили руку, и продуктивность, что батюшка келарь с Михаилом честно признали, выросла. Уже есть чем порадовать «ревизора»-епископа, но ежели тандыр рабочий сложить и «обкатать» до его приезда успеем, будет вообще замечательно: и для меня, и для начальства монастырского, а может и для Руси целиком, ежели будет на то воля Церкви.
Жаба по привычке из прошлой жизни меня душит. Тандыр – это не эргономику кухонную поправить. Это – полноценное, очень полезное и довольно простое в изготовлении, доселе не пользуемое устройство. Такое нужно патентовать, но какое нафиг патентное право в Средневековой Руси? Здесь достаточно и того, что народ будет рассказывать друг другу о том, что тандыр на Русь привез какой-то грек, а еще в какой-то момент мне не хуже, чем носителям государственной тайны моих прежних времен, запретят выезд за рубеж: на днях разговор пары монахов краем уха услышал, они как раз обсуждали какого-то «немца»-пушкаря, которому вернуться домой уже не суждено: слишком ценный специалист.
«Немец» в устах предков – это не прямо вот пруссак, баварец или другой уроженец Священной Римской империи германской нации, а синоним любого чужеземца, говорящего на «немых», сиречь неведомых древним русичам, языках. Меня «богатыри» тоже по первости «немцем» погоняли, но, когда поняли, что я худо-бедно умею изъясняться на их языке, записали в «греки». Отношение к грекам чуть лучше, чем к «немцам» - сказывается общее вероисповедание.
Интересно здесь, как ни крути. Не столько изучать быт средневековой Руси, на каждом шагу делая удивительные лично для меня открытия (с лейтмотивом «предки-то не тупее потомков!»), а размышлять чуть более абстрактно. Вот в Европе, например, к этому моменту уже даже Империя Карла Великого развалиться к черту успела, на ее осколках гремит Реформация, уже открыта Америка, стали сырьем для славных и не очень страниц в летописях Крестовые походы, а мы тут сидим на окраинах Европы, у нас – совершенный феодализм, во врагах – степняки, поляки да прибалты (шведов сюда же отнесу, все равно способных это поправить историков в ближайшие века не найдется), а Православным Расколом еще даже не пахнет.
Вот пытается Иван Грозный государственные интересы отстаивать, но если спросить какого-нибудь важного боярина о его мыслях на этот счет, тот пожмет плечами и ответит, что это вообще не его дело, а царское. Хочет – пущай из своей казны армию оплачивает, что-то там реформирует да воюет, а «нам», в сущности, все одно – что под Иваном в вассалах ходить, что под польским королем Сигизмундом II Августом. На Западе в этом плане немножко «прогрессивнее» в силу набравших силу классов буржуазии и интеллигенции, но и там само понятие «нация» еще не сложилось как таковое.
Натурально на центральную власть уважаемые люди болт могут класть, и делают это с завидной регулярностью. Но с уважением, конечно – король все же, не ярыжка околоточный. Мне, пришельцу из совсем других времен, это странно, но это мои проблемы: если Иван Грозный на борьбу с этим нехорошим явлением всю жизнь положил, мне-то куда лезть? Я вообще-то пекарь, и цели у меня простые: стать очень богатым и важным, а параллельно готовиться к тяжелым временам, которые навлекут на страну длинные войны со всеми соседями сразу (кроме Сибири, там своя атмосфера) и династический кризис. На старости лет, когда до них доживу – а я доживу! – нужно будет не забыть проинвестировать Минина и Пожарского, до Смуты-то еще долгие половина века.
- Куда прешь, юродивый? Не пущать велено! – разрушил наполненную стуком кирпича, шелестом мастерков по раствору и негромкими разговорами рабочих идиллию голос стоящего за калиткой «боевого послушника».
От обыкновенного отличается физическими размерами и дубинкою за поясом. В ночное время к инвентарю добавляется факел.
- Ох, беда-беда! – нараспев ответил ему оставшийся тонким несмотря на сорванные связки, хриплый голос. – Стоит медведь у ворот деревянных, сторожит палаты златые, сторожит келии строганые!
Голос этот знаком всем обитателям многих монастырей по всему Подмосковью – старенький, лысый обладатель седой бороды завидной, до самого живота длины, юродивый (он же «блажной», но не «блаженный») с плохо с ним сочетающимся интеллигентным именем Иннокентий является широко известной в местно-монастырских кругах личностью. Загорелое, закаленное ветрами и дождями до никогда не слезающей коричневой корочки лицо было густо испещрено морщинами, во рту давно уж не осталось зубов, а с крючковатого носа все время бежали на его словно вросшую от бесконечной носки в тело власяницу. Как и положено уважающему себя юродивому, Иннокентий словно носил с собою ауру выдающейся даже по современным (средневековым) меркам вони.
Находиться рядом с Иннокентием никому
